Остаток пути Сергей и Люкшава преодолели молча, торопясь и потея.
Куйгорож
Куйгорож почуял верьгизов еще в лесу. С десяток матерых оборотней прошли здесь четверть часа, а может, и полчаса назад. Раньше, пока у него еще был совиный клюв, он мог бы сказать точнее, но сейчас запахи словно ускользали от него. Мучительно хотелось помчаться обратно, но невыполненное дело его не отпускало. Собирать в этом лесу малину было все равно что рассыпанный бисер в траве искать. Его охватило отчаяние. Сердце чуяло беду, а ноги не повиновались. В заброшенной деревне могло произойти все что угодно, а он куковал в лесу с корзинкой.
В поисках последних переспелых ягод он все дальше и дальше удалялся от сгоревшей деревни. Наконец наткнулся на пригорок в тени, где на кустах краснела целая россыпь малины. Куйгорож мигом наполнил корзину, почуял собственную волю и помчался обратно.
На подходе к дому унюхал Варю с Танечкой, но не во дворе, а поодаль, и сделал крюк. Алена была где-то совсем рядом и, видимо, пряталась. В поле, уже далеко, он увидел белое пятно – Леська неслась в сторону рыбацкой деревни. Ее, видимо, отправили за помощью в его отсутствие. Куйгорож заторопился.
Танечка увидела его первой и чуть не закричала от радости. Варя успела зажать ей рот. Когда он кинул под ноги Варе полную корзину, со стороны дома раздались визги оборотней. Танечка вздрагивала всем телом после каждого звука.
Вскоре стенания верьгизов чуть поутихли, слились в неразборчивое мычание. Куйгорож и Варя переглянулись. Потом послышался крик – высокий и отчаянный. Женский.
– Алена! Это Алена! – прошептала Варя. – Она нас защищала. Беги к ней на помощь! Пожалуйста!
Куйгорож бросился на землю и взвился пламенем. Сверху он увидел, как оборотень терзает Алену, а та отбивается от него рукоятью лука. Он снес зверя одним ударом и испепелил его труп.
Когда приступ ярости ослаб, затушил огонь и ринулся к Алене.
Та лежала на спине и смотрела куда-то вверх. Из шеи струился пульсирующий алый ручеек. Куйгорож зажал его пальцами, и Алена посмотрела на него с дрожащей улыбкой на окровавленных губах.
– Никогда… никогда не попадала во все мишени на последней стрельбе стоя. Промахивалась. А сейчас смогла. – Она судорожно вздохнула. – Как думаешь, мне… дадут веселое Тоначи, совозмей? Я… достаточно хорошо жила?
– У тебя будет лучшее Тоначи. Там ты никогда не промахнешься, лучница. Самые красивые женихи Подземного царства будут бороться за твою руку…
Алена кивнула, заискала что-то глазами, нашла и застыла.
Куйгорож достал из кармана монетки и сунул их в ладонь Алене.
– Отдашь за проезд, лучница, – шепнул Куйгорож, положил ей на грудь лук и закрыл ее еще теплые веки.
Варя
– Не плачь, котенок, Куйгорож нас защитит, – баюкала Варя Танечку. – Он вернулся вовремя, он спасет сейчас всех, он самый сильный.
– Не самый, – раздалось глухое рычание сзади.
Варя обернулась. Ее обдало смрадом из пасти оборотня, и лишь потом она встретилась с ним глазами. Танечка завизжала.
– Уйдешь с нами – оставим девчонку в живых. – Второй оборотень загородил им дорогу. – Считаю до трех.
– Три, – сказала Варя. – Я иду с вами. Только не трогайте ее.
– Тогда забирайся мне на спину, дрянная девка! – Первый оборотень подошел ближе. – Живей!
– Все будет хорошо, сиди тут, жди Куйгорожа! – Варя оторвала от себя дрожащую Танечку.
– Я посторожу ее, не беспокойся, – хрипло засмеялся второй оборотень. – Пообщаюсь с совозмеем заодно про старые грешки.
Варя перекинула ногу через спину волка, зажмурилась от вони, исходящей от жесткой шерсти, с омерзением обхватила шею, и верьгиз гигантскими прыжками понес ее в сторону леса.
Сергей
На берегу ручья, к которому Люкшава привела Сергея, росло несколько молодых деревьев и густой кустарник. Оба с наслаждением зашли в долгожданную тень. Ручей был мелким, но с узким руслом и высокими берегами. В половодье он наверняка превращался в настоящую стремнину. Сергей снял короб, сбежал по крутому спуску, зачерпнул пригоршню воды и, довольно кряхтя, умылся. Люкшава отвесила на берегу несколько поклонов, тихо что-то сказала и подала Сергею полупустые бутылки:
– Набери-ка сначала свеженькой водички на обратный путь, да приступим. Нечего тянуть.
Когда Сергей передал ей обратно полные бутылки, Люкшава вручила ему братину:
– Зачерпни с поклоном воды, сам отпей и мне дай.
Искусно украшенная резьбой чаша с птичьей головкой и хвостом вместо ручек тяжело легла ему в раскрытые ладони. В животе сразу похолодело.
Он поклонился ручью с совершенно пустой головой. Даже молитва никакая на ум не пришла. Ни древняя, ни которая от сердца идет. Только в висках пульсировала кровь, будто от долгого бега. Сергей наполнил чашу на четверть, выпрямил спину и сделал большой глоток.
– А теперь мне! – попросила Люкшава.
Сергей осторожно подал братину и поднялся к Люкшаве.
Та склонила голову, пошептала, тоже отпила и протянула братину обратно. Достала из короба бутылку с пуре, налила немного в чашу.
– Пей. Потом я.
Сергей поморщился. Люкшава опустошила чашу, затем снова передала ему, вынула укутанный в полотенце штатол, бережно развернула и установила по центру влажной от воды и пуре братины. Потом достала кожаный кошелек с кремнем, кресалом, кусочком трута и свернутой стружкой. Ловко высекла на трут искру и, когда тот занялся, раздула огонь, подожгла им стружку и перенесла пламя на свечу. Руки Люкшавы двигались быстро и плавно, несмотря на точность движений; ничуть не боялись огня, словно он не мог ее обжечь.
– Обратимся к твоим предкам. Я буду петь на эрзянском, а ты повторяй.
Сергей сглотнул и кивнул. Люкшава помолчала, набрала воздуха в легкие и завела:
Эрзянь покшт, покштинеть,
Покштянь покшавинеть!
Сырк мерезэ, покштинеть,
Матразь-оймазь киськиненк,
Кепсть мерезэ, бабинеть,
Раужо човаля модыненк.
Вана тердтядызь озксов,
Кши-салонок варчамо,
Пурень-брагань корштамо[81].
Сергей повторял за ней, стыдясь, каким блеклым и слабым казался его голос по сравнению с Люкшавиным, хотя она пела не на родном ей языке. Да и сам себя он почувствовал таким же – бледной копией того, кем мог бы стать. Когда песня закончилась, знахарка задула свечу.
– А теперь иди на мост, эрзянин! Подними братину над головой и перейди на другую сторону. Загорится снова штатол – значит, такова воля богов, что быть тебе новым тюштяном.
Сергей ступил на узкий мостик, вытянул над собой чашу со свечой и прошел несколько шагов. Тяжесть братины утроилась. Мелко задрожали руки, плечи заломило в суставах. Он сделал еще два шага и застонал от боли, сцепил зубы. Едкий пот потек в глаза. Вернуться? Сдаться? Разве у того, кого посещают подобные мысли, зажжется свеча? А если нет – зачем мучиться?
Еще шаг – и мост затрещал под ногами, казавшимися ему теперь пудовыми, чужими. Вдали зашумел лес, горячим воздухом дохнуло на его вспотевший лоб. Неужто ветер и вправду несет пламя? Неужто зажжется штатол? Сергей с трудом оторвал и переставил ногу. Жаркий вихрь взвился вокруг него – вот-вот опалит ресницы. Сергей пошатнулся. Дойти бы, не ударить в грязь лицом – а там будь что будет. Ему мерещилось, что не только Люкшава