Иван взялся за бокал. Я, всё ещё удивленный, решил удостовериться, с кем имею дело:
— Должно быть, у тебя есть весомые доказательства, какие-нибудь аргументы в пользу своей теории…
— Нефтяные доходы — всё. Научно-технический прогресс — в нашем институте ЭВМ отстают на десяток лет от американских. В сельском хозяйстве невозможность самообеспечения. Мы в ловушке.
— И что ты предлагаешь?
— Ускориться, — на лице Ивана показалась едва заметная улыбка.
— Это как? Ты же только что говорил, мол, попытка вернуть андроповскую политику окажется неудачной, — Сергей оперся руками в стол.
— Реформы должны начаться быстрее и радикальнее. Сам вектор правильный, без изменений не обойтись. Думаю, как-то так.
— Ничего не получится. Для СССР такая политика смертельная. Страна прекратит свое существование.
Двое резко уставились на меня.
— Что? – Сергей растерялся, пытаясь понять, издеваюсь я над генсеком, коммунизмом или Иваном.
Услышав, какого мнения этот парень о новой политике, решил пойти в ва-банк. Мне хватило одной минуты и нескольких озвученных мыслей от Ивана, чтобы признать за ним трезвое восприятие положения в СССР. На фоне тотальной пропаганды его слова как контрастный душ, не освежает, а именно взбодряет.
Я повторил заявленное и добавил, что можно пойти другим путем.
— Андрей, ты думай что говоришь, — шикнул Сергей. — Что за апрельские тезисы Ильича? У стены уши покраснели. К комитетчикам не хочешь заглянуть на чай?
— Громкое заявление, но интересное, — Иван придвинул стул поближе, отложив тарелку со шпикачками на потом. — И много таких мыслящих у вас в комсомоле?
Провокационный вопрос. Если Иван нормальный человек, то это можно расценивать как запрос на единомышленников. Если же у Ивана сотрудничество с органами, то налицо попытка выяснить количество диссидентов. Нужно вырулить на более безопасное поле:
— Я говорю за себя. У нас сугубо товарищеская дискуссия. По-ленински вскрываем недостатки.
— Вскрывать недостатки в политике высшего руководства страны — это очень смело.
— Как есть.
Иван несколько продолжительных секунд молчал, а потом словно довольно хмыкнул. Он взялся за шпикачки, ел не очень аккуратно, из-за чего капли жира падали на девственную ткань скатерти; расслабился и Сергей, тоже решивший “добить” сосиски. Я же тыкался в салате, со стыдом понимая, как поставил их в неловкое положение своей выходкой. Черт меня дернул сказануть такое! Но он первый, кто попался мне с такими выводами. Уж лучше иметь под рукой реалиста, как Иван, чем вынужденно соглашаться с мнением на всех собраниях.
Наконец, Иван заговорил:
— Знаешь, Сережа, интересный у тебя знакомый. Жаль, что раньше не был знаком с таким Андреем. Помнится, ты говорил про одного Андрея, балагура из золотой молодежи, но что-то картина не сходится… Смелых людей у нас много, но передо мной сейчас настоящий герой. Чтобы в “Праге” такое высказать, нужно быть беспримерно храбрым. Или идиотом.
— Он замечательный комсомолец, Вань.
— Верю. В субботу отец устраивает вечер для друзей. Будут и важные люди. Наверху началось сильное движение, мы можем к нему примкнуть. Я готов пригласить вас. Но требуется обязательство.
— Какое? – спросил Сергей.
— Не пороть откровенную чушь. Вы — коммунисты. Такие разговоры могут быть только между нами. Вас ждать?
Где-то в глубине сознания родилась вдохновляющая своей сакральностью мысль, будто сейчас, за этим ресторанным столиком в “Праге”, оформляется нечто важное, глобальное и судьбоносное. Внутри сжималось напряжение — в один вечер может измениться будущее. Если не сейчас, то потом будет гораздо сложнее, возможно, что окно возможностей закроется, и тогда останется лишь прожить оставшиеся годы в теле “Андрея Ивановича”.
Нужно ли мне вступать в схватку с историей? Я секунду колебался.
— Мы будем, — ответил за себя и Сергея.
Иван удовлетворенно кивнул.
На улице темно и холодно. Попрощавшись с товарищами, я сел в машину, попросил Леонида везти домой и взглянул на часы. Одиннадцать вечера. Виктория Револиевна уже вся на нервах, завтрашнее утро начнется с расспроса. А от неё раздраженностью заразится и Григорий.
Леонид юрко двигался по Ленинскому проспекту, а я погрузился в размышления.
Надо же. Однажды в Чехословакии попытались сделать социализм с человеческим лицом. Символично, что мне достался невероятный шанс изменить ход истории в “Праге”. У Горбачева апрельский пленум, а у меня пражский. Дубчек-реформатор, несчастная душа, пытался и обрек себя на личную трагедию. Теперь моя участь?
Я невольно захмурился. Может всё-таки пережить в комсомоле номенклатурные годы? К концу Перестройки легко “перестроиться” в числе первых коммерсантов. Много денег, много счастья, думать об ипотеке не придётся. Стану олигархом. У фриканутого Маска столько власти было! Провального реформатора ожидает вечный суд — и после смерти камнями будут забивать.
Но такой сценарий не решает самого главного — не предотвращает войну. Конфликт станет неизбежным, если всё повторится точь-в-точь. Моя олигархическая жизнь вряд ли станет фактором турбулентности в историческом процессе, повлиять на исход в 2028 году будет крайне сложно. К тому же нет никакой ясности, какими средствами прийти к достижению цели? По-коммунистически? По-социалистически? Да здравствует социал-демократический СССР? Или либертарианским дрифтом по 300 миллионам советских граждан, чтобы всех превратить в атлантов свободного рыночка?
Мда, позавидовали бы мне профессора, которых довелось в аудитории слушать три года. Для них история неизменима. Им не суждено решать такие вопросы. А мне, возможно, придется.
Так и что, товарищ Велихов-Озёров? Историк меняет историю?
Глава 6. Лира
Ключ в дверь, тихий поворот: раз, два, три. Свет в коридоре горел, но Виктории Револиевны нигде не было. Пахло домашним уютом и, кажется, цветочным чаем как из китайской лавки.
Я тихо разулся, пошел на носочках в свою комнату, старательно избегая встречи с кем-либо. Первым делом смою с себя напряжение, а потом заполню дневник, буду делиться впечатлениями. В последние минуты зародилось неприятное чувство, будто зря согласился на предложение Ивана, вероятно, такое колебание в принятии решения нормально. Не каждому суждено творить историю заново.
Услышался посторонний голос. Кто пришел? В полночь у нас никогда не было гостей, кроме десятого марта, но тот день исключение – умер Черненко, к директору автозавода пришли незнакомцы, вероятно коллеги с работы. Остановился, медленно опустил чемодан, попытался понять разговор.
Звуки исходили из кухни. Говорили две женщины, одна из которых Виктория Револиевна. Обернулся: на крючке висела чья-то шуба, алые туфли стояли в углу. Мама “Андрея