Скромной поступью двинулся в гостиную, в которой никого не оказалось. Я молчал и слушал речь.
– Он изменился, сильно изменился. Каждый день боюсь, как бы не сошел с верного пути, сколько же мы намаялись с ним. Мы его очень любим, но в последние годы доходило до невыносимого.
– Правда изменился?
– Это случилось внезапно. Андрюша тогда вернулся с очередной попойки, его привезли друзья и спихнули нам под дверь. Какой позор, думали мы. Ведь здесь живут люди из Совмина. в комсомоле тогда поговаривали о его исключении из ЦК. Гришенька аж дату запомнил – девятого числа, сразу после Женского дня. С тех пор ни капли не пьет, ведёт себя послушно.
– Удивительно, Виктория Револиевна.
– Может, это и судьба, что ты вернулась в такой момент. Ему нужна поддержка.
Пауза.
– Виктория Револиевна, боюсь, из-за меня тогда Андрей и сломался. Не навредить бы.
– Что ты, Андрюша тебя любил, и сердцем чувствую, что до сих пор любит. У молодых, из непростых семей, всё так сложно, Шекспир бы позавидовал.
– Ромео и Джульетта? – во втором женском голосе послышалась усмешка.
– Ладно, расскажи лучше, как там, в Берлине?
– Ох… Можно, я отвечу по-булгаковски?
Виктория Револиевна засмеялась.
– Люди те же, только чуточку посчастливее, – продолжил второй голос. – Квартирный вопрос их испортил. Но картина писана на том же холсте, теми же красками.
– Понимаю… А есть возможность закрепиться в Европе?
– Пока не знаю.
– А в МИДе помощь не предложили?
– Это будет неприлично. На уровень ниже опуститься.
– И правда, как я не подумала… – Виктория Револиевна рядом с неизвестной девушкой превратилась в супермаму. – Но пробовать необходимо.
– Как у Андрея дела в комсомоле?
– После того, как Константин Устинович умер, мы обеспокоены дальнейшей перспективой. Пыталась выйти на контакт с Мишиным, но в ответ тишина. Пока. В комсомоле к нему стали относиться серьезнее, только пошучивают, что в бога поверил.
– Да вы что? – звонкий смех второго голоса.
– Не поверишь, но именно так. Знаешь, он уезжает на работу, а я сажусь на диван в его комнате, прямо на краешек, сижу и говорю: “Кто бы ты ни был, бог ли, человек ли, за изменение моего сына бесконечное спасибо”
– Андрей скоро вернется?
– Обещал не позже полуночи. Ты что, уже убегаешь? Хоть чай допей.
– Мне неловко, Виктория Револиевна…
– Не вздумай! Нет никакого повода для стеснения.
– Мне бы хотелось остаться, правда. Только трудно будет сдержаться. Его душить воспоминания начнут.
– Лира, ты для нас как дочь. Пожалуйста, останься.
Это имя…
Лира. Лира? Лира! Неужели та самая несостоявшаяся жена?
От удивления рука скользнула со шкафа, зацепив пуговицами рукава корешок книги; Владимир Ильич Ленин полетел вниз, шлёпнулся со слоновьим грохотом. Виктория Револиевна охнула.
“Ах, Ильич, за что?”, – возмутился я.
– Андрюша? Это ты?
– Да, он самый, – пришлось выйти из сумрака. – Доброй ночи.
Мать “Андрея Ивановича” сидела за столом, а девушка, с которой она общалась, уперлась спиной в подоконник. Тонкая фигура, возможно, слишком тонкая для того, чтобы засчитать красивой. Широкая черная повязка на голове оголяла высокий лоб, а почти что белые волосы были хорошо “нахимичены”. Узкое лицо. Темная помада. Вся контрастная.
Я не знаю этого человека, но следовало бы изобразить какую-то обескураживающую эмоцию. Какую? Отвращение? Гнев? Если “Андрей Иванович” запрещал даже упоминать её имя, то крайне маловероятно, что между ними сохранились хотя бы остатки отношений. Однако девушка всё же рискнула и пришла. Во всём непонятном мозг ищет сакральный знак.
Мама, мне надо было идти в театр, а не в историки.
– Лира? – спросил я, сурово глядя в её светлые глаза.
– Да, она самая, – девушка улыбнулась, одновременно сложив руки на груди.
Виктория Револиевна, как бы остерегаясь плохого, быстро подошла ко мне и крепко обняла; незаметно в объятии принюхалась к моему дыханию. Подняв голову и показав довольную улыбку, она тут же бросилась во множестве извинений и просьбах отпустить её к мужу:
– Андрюша, к нам заехала Лира. Присаживайся, чай попьете. Нет, не хочешь? Тогда утром. Командировка у Лиры в ГДР завершилась, переводят в Москву. Я попросила погостить у нас, думала, ты обрадуешься.
Тончайший момент конспирации. Among Us. Как зря, что не расспросил Татьяну о несостоявшейся жене! У меня ничего на неё нет, если начнет дергать за детали – рухну как Ильич на пол. Предстоит манипулятивная игра вопросами.
– Я тоже рад, что Лира вернулась, – произнес как можно осторожнее, чтобы закрепить первичный контакт.
На лице девушки застыла выжидательная улыбка. Мы смотрели друг на друга. За её спиной тремя этажами ниже жил в фонарях проспект. Темная душа в поддельном желтом свете.
– Славно. Не будьте кухарками, присядьте в гостиной, – Виктория Револиевна пригласила в зал. Усадив в кресла, она снова отпросилась. – Я вас оставляю. Мне нужно спать. Лирочка, сиди у нас сколько пожелаешь, этот и твой дом.
– Спасибо, – скромно улыбнулась девушка.
Виктория Револиевна закрыла стеклянные двери гостиной. Предусмотрительно. Меня как на брачную ночь привели. А может, она по-советски шипперит?
– Видела в самолете Сережу Курочку, – начала она. – Летели, оказывается, одним рейсом. У него на два ряда впереди, так Курочка не узнал меня, хотя взглядами пересеклись. Странно. Я же не чумная, не диссидентка, чтобы избегать.
– Лира, что привело тебя сюда? – взял инициативу в свои руки.
– Как что? Ты.
– Ради меня вернулась в Москву? Из Берлина?
Лира протяжно вздохнула.
– Кое-что изменилось. Сложно объяснить.
– Попробуй.
– К чему тебе подробности?
– Они касаются нас.
– Мой папа… настоящий папа, в общем, его серьезно повысили. Он решил, что мне нужно вернуться из Берлина. Я люблю столичную жизнь в Германии, но мало что могу изменить.
– Получается, я как бы не при чем?
– Ну что ты заладил! – покраснела Лира. – Неужели тебя интересует только причина моего возвращения?
– Меня многое интересует. Например, почему решила восстановить общение после долгой ссоры.
– Но между нами ведь что-то было! Неужели ты это не ценишь?
– Ценю, – соврал я. Знать бы ещё, что ценить. Свалилась на