— Ну… Не спи! Сколько сможешь! — и Викентий Саввич зашелся смехом. — Вон, на Монахова посмотри, не спит почти человек, особенно во время важных операций. Не знаю, какие таблетки он там принимает, зато к нему теперь просто так не подкопаешься, на хромой кобыле не подъедешь.
— Но какие-то способы противостоять СЭПвВ во сне все же есть? Не знаю, коды Ландау, пассы руками? — перечислил Георгий, вспомнив поведение Распутина из своего последнего сна.
— Да нет никаких. Разве что.
— Что?!
— Да пошли ты этих ландаутистов! Если снова во сне явятся. Чтобы знали, с кем связались! А теперь пошли спать. Голова не варит. И хочу уже подискутировать во сне с кем-нибудь, может, и за мной тоже придут? Хоть бы даже с твоим Геращенковым. А то Конфуций[65] умер, и поговорить не с кем!
Георгий беззвучно выругался, понимая, что Двуреченский никогда не станет серьезным, а его объяснения, как жевательная резинка, никогда не будут исчерпывающими. Но все же Ратманова волновал еще один вопрос.
— Крайний на сегодня. Зачем ты повесил Хряка? — в лоб спросил Жора.
— Эх, ай-я-яй, вот это обвинение! Это тебе Монахов успел нашептать? Или Казак? Говорю один раз, повторять не буду, — Двуреченский впервые стал по-настоящему серьезным. — Я, может, и не ангел, но и чужой грех на себя не возьму. Макар Родионович Свинов, он же Хряк, повесил себя в камере Бутырской тюрьмы собственными же руками. Из-за Риты, которая перестала к нему ходить. А та перестала, потому все еще сохла по некоему Гимназисту. Рите я не угрожал, а убедил, что и я, и некий Жоржик Гимназист работаем в одной суперсекретной организации. И чтобы не раскрывать этого Гимназиста, она и вела себя так, как вела. Выводы делай сам. Спокойной ночи!
Георгий выругался уже вслух и тоже отправился спать.
5
Едва заснув, первым делом воспользовался советом все того же Двуреченского. Показал неизвестным средний палец и прокричал в небо:
— Да пошли вы все!
А затем побежал искать Риту.
Он снова был на Хитровке. Но уже без умницы Гиляровского. Потому что не хотел, чтобы знаменитый журналист не сдержал данного слова и описал потом в «Москве и москвичах», как Георгий Ратманов, он же бывший отличник боевой и политической подготовки Юра Бурлак, вершит самосуд пусть и над далеко не лучшими представителями рода человеческого.
Георгий оказался в знакомом борделе, где время как будто остановилось. Узнал, где сейчас Рита. Выкинул к чертовой матери нескольких ее воздыхателей, не сильно заботясь о том, кто из них свернет себе шею, а кто просто скатится с лестницы. И подошел к любимой женщине, которая почему-то отворачивалась и снова не желала с ним разговаривать.
— Рита, ты опять? Скажешь, что забыла меня, что наше прошлое обнулилось?
В ответ она резко обернулась, и уже он потерял дар речи. Ее некогда красивое лицо было обезображено, нос провален, а руки и тело покрыты болезненной сыпью.
— Рита, любимая, что с тобой? — невольно отшатнулся Ратманов.
— Не знаю! — закричала она и закрыла лицо руками.
— Заразилась от кого-то из своих клиентов, — шепнула на ухо хозяйка борделя. — А ведь она могла заразить и тебя…
А потом указала обескураженному Ратманову на убегавшего по лестнице мужчину:
— Вон он, лови его, далеко не уйдет.
И то был Гнойный, он же Двуреченский!
6
Георгий резко очнулся в каюте парохода. «Царь» мерно покачивался на волнах не то Балтики, не то уже Северного моря. А Жоржик ощутил явные признаки морской болезни. Причем подобное за ним сроду не водилось, ни в теле Ратманова, ни тем более Бурлака. Вдобавок каждый шаг отчего-то давался ему с большим трудом. С горем пополам преодолев всего пару метров, он взглянул на себя в зеркало и еле устоял на ногах. Пот ручьем, лицо землистого цвета, свалявшиеся в бесформенную массу волосы на голове и лихорадочно бегающие глаза.
Он заболел, и казалось, что это не обычная простуда. Болячка, подхваченная от пассажиров низших классов? Но благодаря билету в первый он с ними почти и не встречался, разве только случайно! Или происки агентов СЭПвВ, мстящих своему дезертиру столь изощренным способом? Георгий больше склонялся ко второму!
Несмотря на слабость и тошноту, он постарался собрать мысли в кучу. И обратил внимание, что находится в каюте один. Второй дезертир сбежал?! Жора осмотрел постель Двуреченского, которая была подозрительно убрана. Открыл пустую тумбочку соседа, а также шкап, где не было ничего, кроме ряда одиноких вешалок. И даже собственные пожитки Ратманова заметно поредели — вероятно, подглядевший за манипуляциями Жоржика Двуреченский опорожнил сейф, прихватив в том числе и денежную заначку, и упомянутый уже револьвер «веблей».
— Сукин сын! — произнес Георгий вслух, потому что подслушивать за ним было решительно некому.
Обиднее всего было даже не то, что Двуреченский снова обвел его вокруг пальца. Много хуже, что, разглагольствуя о временных перемещениях и службе в СЭПвВ, дав характеристику, кажется, всем их общим знакомым, Викентий Саввич так и не произнес самого главного — как Бурлаку вернуться домой?! А ведь именно для этого Юра и искал так долго инспектора по эвакуации, много раз рисковал жизнью, свободой и честным именем, а теперь вот поперся в Америку, куда, как говорится, не очень-то и хотелось!
Впрочем, всего этого следовало ожидать. В своем фиаско попаданец винил только себя. И, накрывшись с головой одеялом, чтобы унять дрожь, он дал себе зарок на будущее, на всякий случай: «Если я снова его когда-нибудь встречу, то прикую наручниками к чему-нибудь тяжелому! Больше не отвертится!» И повторил троекратное: «Клянусь!»
А уже в следующую секунду в двери провернулся ключ. И в каюту вошел Двуреченский с каким-то еще неизвестным лысым мужчиной. Они переговаривались как двое старых приятелей, знающих друг друга сто лет.
— Америка — страна возможностей! — вещал незнакомец с заметным одесским акцентом. — У нас на Привозе как говорят? Купите своей жене розы! Но у меня нет жены. Тогда своей невесте! Но у меня нет невесты… Купите-таки на радостях, что вы имеете такую спокойную жизнь. А ради этой жизни мы и пересекаем океан!
— Да, Фима! Там ты найдешь и невесту, и жену, и даже звать ее будут Роза! — пошутил Викентий Саввич, приобнимая лысого, и оба рассмеялись.
Только после этого Двуреченский обратил внимание на завернувшегося в одеяло Ратманова.
— А, Берман! Пока ты спал, мы с товарищем выходили в Роттердаме! Восхитительный город, но в переводе с голландского — дамба на грязной реке!
И приятели снова рассмеялись.
— Ох, я забыл вас представить, — спохватился Двуреченский. — Это