Потом сознанию подполковника ФСБ Игоря Корнилова в теле Двуреченского придумали биографию. Относительно героическую, но без фанатизма, чтобы не возникало слишком много вопросов. По той же причине и чин дали не самый высокий — всего-то губернского секретаря, а это двенадцатый класс Табели о рангах, или второй с конца. Кошко, чьей правой рукой вскоре стал умный и опытный оперативник из будущего, не нарадовался новому подчиненному, а его низкий чин объяснял скромностью — не за деньги, мол, служит и не за регалии, а за Бога, Царя и Отечество! Ну да, конечно…
Параллельно Двуреченский возглавлял агентуру СЭПвВ в Москве 1913 года. Наверное, какое-то время действительно служил кому-то верой и правдой. Однако затем почувствовал себя вольным ландаутистом. Возможно, из-за невеликой зарплаты, бюрократических терок, которые присутствуют в любом большом ведомстве, и других недостатков пребывания в другом времени и другом теле, особенно когда тебе не объясняют всего и тупо посылают куда-то. Ратманов тоже это проходил, ему ли не знать?
В итоге Викентий Саввич начал вить собственную шпионскую сеть. По своей босяцко-полицейской памяти привлек к ней разных головорезов, от относительно мелкого «ивана» Хряка до почитавшегося некоторыми в качестве смотрящего за половиной Москвы Казака. Всем были отведены какие-то роли, все выполняли отдельные поручения чиновника для поручений при Кошко. Ну а что? Вероятно, кого-то подкупил деньгами, а кому-то и пригрозил компроматом, как Рите. Хотя, скорее, все вместе. И уж наверняка такой пройдоха и сребролюбец, как Двуреченский, обманул их всех, зажав обещанное. Как сделал это с Ритой, с Ратмановым, с его соседями по старой квартире.
В этот момент попаданец наконец вспомнил, что перед ним до сих пор сидит Рита. Любимая женщина, с которой он не был полгода, тянулась к нему, проводила рукой по его щекам, пыталась поцеловать его и уже отстегивала чулки, чтобы раздеться.
Однако Георгий, как бы ни любил ее — а он любил! — почувствовал, что уже не принадлежит самому себе. От его быстрых и точных решений здесь и сейчас зависели не только судьбы конкретного Ратманова и конкретной Риты, но нечто большее: перспективы сыскного отделения и бандитского подполья, СЭПвВ и партизан времени. Он ощутил себя ответственным ни много ни мало за ход истории! Поэтому отвел в сторону руку любимой и поднялся.
— Рита, я… не могу сейчас! — признался он. — У меня очень важное дело!
— Но… но… мы не виделись несколько месяцев! — женщина зарыдала в голос. — Ты опять меня бросаешь? Да сколько ж можно?!
— Нет. Извини. Я не бросаю, — крикнул Георгий, оборачиваясь на ходу. — Я вернусь. Как и обещал!
— Куда? Когда?
— Всему свое время! — прокричал он уже с лестницы.
— В образе барона Штемпеля? — вдруг спросила она.
И попаданец вынужден был остановиться. А действительно, кто ж его знает, в чьем обличье он придет за Ритой снова? Двуреченский намекал, что в будущем Георгий действительно подойдет к своей женщине и скажет: «Здравствуйте, я барон Штемпель!»
— Да, любимая, пусть это будет наш пароль! Но сейчас мне нужно действовать. Я вернусь, обещаю!
В голове крутилось, что многого Рите он еще не сказал. К примеру, о том, что вычитал в будущем ужасный факт из ее биографии — в конце 1922-го она должна была погибнуть под колесами трамвая… Но будет еще время, обязательно будет! И Ратманов пулей промчался не только по лестнице, но и мимо Гиляровского, все еще караулившего Георгия на улице.
— Жоржик, ты куда? — опешил журналист.
— Ой, Владимир Алексеевич! — как будто только сейчас вспомнив о нем, Георгий остановился и крепко пожал ему руку. — Спасибо тебе огромнейшее за все, что ты для меня сделал. Искренне, от души!
Попаданец уж было побежал дальше, но все же ненадолго вернулся:
— И вот еще что, дядь Гиляй, я человек скромный, к тому же при исполнении. Огромная у меня к тебе просьба будет. Не пиши, пожалуйста, ничего о наших совместных похождениях. Не нужно, чтобы кто-то еще влезал в это вот все со своим сопливым носом. Пусть оно останется только между нами, лады?!
— Само собой.
— Ну тогда бывай, дядь Гиляй! Ты — лучший журналист, которого я знал!
— Спасибо.
На том и расстались. С одной стороны, вошел в историю, с другой — попросил это не протоколировать.
5
Кошко отсиживался в служебном кабинете, заперевшись сразу на два замка и на цепочку сверху. Посреди стола, заваленного отчетами, высилась чаша, переполненная дымящимися папиросами. А статский советник морщил лоб, не веря своим глазам и ушам.
С час назад к нему ввалился один из заместителей, Ратманов, в буквальном смысле вытолкав за дверь другого сотрудника, сыскного надзирателя Тищенко. У Георгия, дескать, разговор к Кошко. Хотя на тот момент Аркадий Францевич был уверен, что важный доклад делает ему именно Тищенко, о хищениях золотых монет в одном из банков. Но Ратманов был напорист и уверен в себе. Устранив конкурента, Жора и запер дверь изнутри на все возможные замки, чтобы, как он выразился, «поговорить по душам».
И вот уже прошел примерно час, как начальник сыскного управления не мог прийти в себя от услышанного. Со слов Ратманова, выходило, что другой заместитель Кошко, Викентий Саввич Двуреченский, имел не только светлую, полицейскую, но и весьма темную сторону. А именно — фактически руководил преступным миром Москвы, в частности, группировками уголовных атаманов Хряка и Казака.
— Ай да Викентий Саввич, ай да сукин сын! — вырвалось у Кошко, и он затушил дрожащими пальцами очередную папиросу.
— Согласен! — подтвердил Ратманов.
Начальник управления принялся растирать пальцами свои виски, но по-прежнему не мог сосредоточиться.
— И у вас есть неопровержимые доказательства, Ратманов? — наконец спросил он, перейдя с подчиненным на «вы», хотя они давно были в более тесных отношениях. Просто когда Кошко нервничал, он предпочитал более официальный тон.
— Будут!
— Будут… Легко вам говорить, Ратманов… А что вы там сказали про Казака, то есть Матвея Ивановича Скурихина? — спросил вдруг он.
Ратманов помнил, что шеф жестко пресекал любые разговоры даже о гипотетической причастности этого уголовного атамана к покушению на царя. У Казака были покровители где-то на самом-самом верху. И Кошко честно признавался своему заму, что Скурихин сыскному управлению не по зубам, его даже допросить было нельзя, не то что задержать или арестовать. В свое время, к примеру, Монахов из охранки также жаловался, что едва не