– Тебе пора идти, Эванджелина.
Из Доблести донесся громоподобный рев, настолько громкий, что сотряс и арку, и ангелов, и пол под ногами Эванджелины.
– Немедленно уходи отсюда, – сказал Джекс.
Эванджелина в последний раз посмотрела на него, отчаянно желая придумать, как заставить его передумать.
– Мне бы хотелось, чтобы у нашей истории был другой конец.
– Я не хочу другого конца, – равнодушно сказал Джекс. – Я просто хочу, чтобы ты ушла.
46
Боль разрывала ее. Настолько невыносимая, что не позволяла дышать.
Эванджелина хотела лишь одного – вернуться к Джексу. Но она заставила себя идти дальше и переставлять ноги. Она заставила себя покинуть библиотеку и свернуть в самый пустынный коридор замка, где никто не услышал бы ее плач.
Она закрыла лицо ладонями, и слезы потекли с новой силой. Эванджелина не хотела плакать. Но чувство, что все и правда кончено, разрывало ее на части. Ей было больно. Так невыносимо больно. Боль растекалась в груди, боль пронзала сердце. Сердце, от которого он отказался. От этой мысли она расплакалась еще сильнее. Она плакала до тех пор, пока перед глазами все не начало расплываться, пока не оказалась в каком-то незнакомом коридоре. Эванджелина сползла по стене на пол, обняв живот и прикусив руку, чтобы заглушить рыдания.
Может, лучше и правда забыть его? Раньше она боялась этого, но сейчас отчаянно желала потерять память.
Она хотела, чтобы боль прекратилась. Она хотела забыть его улыбку и ямочки на щеках, хотела забыть сверкающие голубые глаза и то, как он называл ее Лисичкой. В груди внезапно защемило от мысли, что она больше никогда не услышит это прозвище. И вот тогда Эванджелина поняла, что не хочет забывать. Не хочет забыть ни одного момента ее жизни.
Она не хотела стирать или переписывать воспоминания. Она желала, чтобы их становилось лишь больше.
Она не хотела прощаться с Джексом. Все еще надеялась, что он передумает. Что найдет путь к другой, истинной любви.
Тут Эванджелину осенило, как она может спасти Джекса. Все это время ответ лежал на поверхности, и она мысленно проклинала себя за то, что не додумалась до этого раньше. Любовь – вот что спасет его. Эванджелина не просто заботилась о нем или хотела его. Она любила его. Осталось только сказать ему об этом.
Любовь была самой могущественной магией из всех. Если Джекс любил ее так, как она любила его, то они найдут способ быть вместе.
Неважно, даже если он навсегда останется проклятым. Важно лишь то, чтобы он остался, чтобы выбрал ее, а не страх.
Эванджелина начала возвращаться к арке. Ей нужно было найти Джекса, нужно было рассказать ему о своих чувствах, пока не стало слишком поздно. И успеть до того, как он воспользуется камнями и она забудет, что они вообще когда-то встречались.
Он не использовал их, потому что Эванджелина все еще помнила его. Она сорвалась на бег, разрезая тишину замка топотом сапожков. Ее грудь тяжело вздымалась. Она забрела гораздо дальше, чем думала, и провела там немало времени, поскольку Волчья Усадьба уже просыпалась. Эванджелина слышала, как по другим коридорам снуют слуги, видела мерцание заново зажженных свечей, освещавших ей путь в библиотеку.
Ей казалось, прошла целая вечность, прежде чем она добралась до арки.
В воздухе все еще витала магия и намеки на ее силу, похожую на врезавшийся в тело шторм. Арка не изменилась с тех пор, как она ушла. Старинная дверь была на месте, как и все камни.
Эванджелина почувствовала неимоверное облегчение. Если Джекс не забрал камни, может, он передумал? Хотя… если бы он передумал, то зачем ему оставлять камни здесь, чтобы кто-то другой завладел ими?
Что-то было не так. Эванджелина поняла это еще до того, как заметила капли золотистой крови на крыльях одного из ангелов-воинов.
Внутри нее зашевелился страх. Что, если Хаос напал на Джекса, чтобы покормиться? Или, быть может, ему навредило нечто иное из Доблести? Она ведь так и не узнала, что там скрывалось.
Эванджелина потянулась к двери, но та уже начала открываться.
Она невольно отпрянула.
– Все в порядке, – сказал Аполлон, появившись в проеме арки. Его широкие плечи перекрыли почти весь проход.
Но его появление не успокоило ее. Эванджелина напряглась и сделала еще один шаг назад.
Аполлон медленно выставил перед собой ладони.
– Пожалуйста, не бойся. Я не причиню тебе вреда. – Он посмотрел на нее теплыми карими глазами, из которых исчезли и кровавый голод, и терзающая его боль. – Проклятие снято, Эванджелина.
– Но как?
– Одна женщина… она не сказала мне своего имени, но, кажется, была кем-то вроде целительницы. Она нашла меня, срезала прядь моих волос и произнесла несколько слов на неизвестном языке, а потом я почувствовал, что проклятие исчезло. – Аполлон судорожно выдохнул. – Как только это случилось, я сказал ей, что должен найти тебя, и она показала мне старинную арку, через которую я попал сюда. – Он оглядел древний зал, словно пытался понять, где находится, но затем его взгляд вновь вернулся к Эванджелине.
У него и правда были красивые глаза глубокого карего оттенка. В них отражалось столько эмоций, что у нее снова защемило в груди. Эванджелина не знала, что он хотел сказать, но понимала, что не может остаться. Она должна была найти Джекса.
И все же она не могла просто сбежать от Аполлона – это казалось ей бессердечным. Его проклинали уже трижды, и Эванджелина понятия не имела, знает ли он, за что именно. Он не выглядел обеспокоенным или отчаявшимся, как в их последнюю встречу, но чувствовалось в нем что-то ужасно уязвимое, пока он стоял в дверях арки с увядающей улыбкой, подняв руки.
– Мне очень жаль, – произнес он. – Я никогда не желал причинить тебе боль.
– Твоей вины тут нет. Ты был проклят.
– Я должен был сильнее сопротивляться. – Аполлон медленно опустил руки. – И мне не стоило приходить в твои покои прошлой ночью. Нужно было сбежать из замка, чтобы не причинить тебе боль.
Он с сожалением покачал головой. Его темные волосы стали длиннее и спадали на один глаз, отчего он выглядел гораздо моложе, чем Эванджелина помнила.
– У меня было много времени на размышления. Но в основном я думал только о тебе.
Сердце Эванджелины разбилось. Еще несколько недель назад она мечтала услышать от Аполлона именно эти слова – что он хотел ее. И какая-то часть ее души сожалела, что все так сильно изменилось и она больше этого не желает. Конечно, гораздо разумнее было бы влюбиться