Тут Эванджелину осенило, как она может спасти Джекса. Все это время ответ лежал на поверхности, и она мысленно проклинала себя за то, что не додумалась до этого раньше. Любовь – вот что спасет его. Эванджелина не просто заботилась о нем или хотела его. Она любила его. Осталось только сказать ему об этом.
Эта мысль пугала ее. Однажды он уже отверг ее, и Эванджелина боялась, что он сделает так снова. Но в этом и заключалась проблема. Страх. Джекс отталкивал ее только потому, что боялся убить, как и всех других Лисиц. Но если она скажет, что любит его, возможно, этого будет достаточно, чтобы он захотел остаться с ней и попытался обрести нечто большее, чем то, на что соглашался.
Возможно, некоторые из ее представлений о любви изменились после приезда на Великолепный Север, но она по-прежнему верила, что любовь – самая могущественная сила в мире. Если два человека по-настоящему любят друг друга и готовы бороться за свою любовь, если они согласны день за днем воевать друг за друга, то неважно, что им противостоит. Любовь всегда побеждает, если не переставать за нее бороться.
Если Джекс любил ее так, как она любила его, то они найдут способ быть вместе.
Даже если он навсегда останется проклятым. Впрочем, в глубине души она верила, что ее любви хватит, чтобы снять с него проклятие. Из сказок Эванджелина знала, что у Джекса есть только одна истинная любовь – и он уже повстречал эту девушку, – но в сказках тоже искажалась правда. Доблести тому подтверждение.
Преисполнившись надежды, Эванджелина развернулась. Она чувствовала себя так, словно у нее за спиной выросли крылья, способные вознести ее к луне, к звездам и даже выше. Ей нужно было найти Джекса, нужно было рассказать ему о своих чувствах. Она…
…замерла, когда из комнаты, где находились Доблести, вырвалась вспышка ослепляющего света.
Хаос издал звук, похожий на всхлип, полный боли и страданий.
Эванджелина обернулась к приоткрытой двери и увидела, что проклятый шлем на голове Хаоса треснул.
Он с ревом сорвал его и швырнул через всю комнату. Шлем с такой силой ударился о стену, что, упав на землю, разлетелся вдребезги.
– Наконец-то, – то ли выкрикнул, то ли прорыдал он.
Эванджелина впервые увидела его лицо, и от этого у нее перехватило дыхание. Сверкающие глаза, четко очерченная челюсть, гладкая оливковая кожа и улыбка, от которой у нее замирало сердце.
– Прекрасный Незнакомец, – прошептала Эванджелина.
Онора и Хаос повернулись в ее сторону.
Эванджелина застыла у двери, не в силах пошевелиться.
– Похоже, у нас гостья, – сказала Онора и, склонив голову набок, посмотрела на Эванджелину то ли с любопытством, то ли с настороженностью.
– Мама, это Эванджелина, – произнес Хаос. Теперь, когда лицо его не закрывал железный шлем, голос его звучал совершенно иначе. Он был бархатным, без хрипотцы и больше похож на тот, что она слышала в своих снах. – Это она открыла арку.
Внезапно Хаос оказался у двери, распахнул ее шире и одарил Эванджелину такой очаровательной улыбкой, какую она не видела ни у одного бессмертного, которых когда-либо встречала в жизни.
– Моя благодарность не знает границ. – Он взял ее руку и нежно поцеловал тыльную сторону ладони.
Без шлема Хаос выглядел иначе – точно чудовище, обладающее очарованием принца и силой вампира. От его улыбки у Эванджелины перехватило дыхание. Его глаза имели самый притягательный оттенок зеленого – тысячи разных оттенков, переливающихся магией, пока не запылали алым.
Эванджелина слишком поздно поняла свою ошибку – ей не стоило смотреть ему в глаза. Она даже не успела вскрикнуть, как улыбка на лице Хаоса превратилась в хищный оскал, а выступившие клыки вонзились ей в горло.
46
Эванджелина чувствовала лишь острые клыки на горле и нестерпимую боль, растекавшуюся по телу.
Она пыталась вырваться. Она пыталась закричать.
Ей казалось, что она слышала и крик Оноры. Но Хаос не отпускал Эванджелину. Его рука все крепче сжимала ее шею, а губы ни на секунду не отрывались от горла. Он пил, и пил, и пил ее, с жадностью всасывая каждую алую каплю, впиваясь клыками все глубже и разрывая плоть, чтобы пустить еще больше крови.
Эванджелина чувствовала, как кровь из ее вен устремляется прямиком ему в горло, покидая ее тело так быстро, что сердце не успевало за ней.
Онора начала умолять.
Эванджелина попыталась ударить его, но у нее не хватало сил шевельнуть даже пальцем. Открыть глаза ей тоже было не под силу. Тело стало очень тяжелым, а голова, напротив, слишком легкой. Все, что она чувствовала, – это клыки Хаоса, проникавшие все глубже, чтобы получить еще больше…
– Кастор, нет! – закричал Джекс.
Вампира отбросило в сторону.
Эванджелина начала падать, но Джекс вовремя оказался рядом и подхватил ее. Веки потяжелели так, что она не могла открыть глаза, но чувствовала его. Он обнимал ее с таким отчаянием, какое испытывает только человек, страстно желающий того, что ему не принадлежит.
Но она принадлежала. Ей просто нужно было сказать вслух, что она любит его.
– Эванджелина… – Голос Джекса сорвался. – Вернись ко мне…
«Я жива», – попыталась сказать она, но с ее горлом что-то было не так. Казалось, Джекс не слышит и ее мыслей.
Он молча притянул ее к себе и прижался лбом к ее лбу. Она не могла понять, кто из них двоих плакал, но щеки ее были влажными. Как будто от слез. А потом она почувствовала…
Ничего.
Конец
Душераздирающий крик пронзил ночь, словно лезвие. Небеса разверзлись, истекая кровью, и тьма поглотила звезды, погрузив во мрак весь Великолепный Север.
Проклятие, охватившие все северные истории и баллады, молча наблюдало за ними. Развернувшаяся трагедия, несомненно, когда-нибудь станет сказкой – и, судя по всему, уже была проклята.
Девушка была мертва. Если ее безжизненное тело не убедило бы в этом, то жуткий крик бога Судьбы, державшего ее в объятьях, мгновенно развеял все сомнения. Проклятие было хорошо знакомо с болью, но сейчас оно стало свидетелем агонии, безутешного горя, которое случается лишь раз в столетие. Бог Судьбы стал воплощением каждой