* * *
Имя Ивана Владимировича Цветаева в дневниках и мемуарах конца XIX – начала XX века встречается не часто, но достаточно, чтобы составить о нем впечатление. Упоминали о нем его коллеги, знакомые и те, кому довелось слушать его лекции. Некоторые писали о его карьеризме и ловкости, иные упрекали в корыстолюбии, что сильно задевало Ивана Владимировича, – судя по его собственным дневниковым записям. Но вот относительно его пожертвований в пользу студентов все, как один, хранили гробовое молчание.
Не нашли следов его благотворительности и его биографы, в том числе и Ю.Каган, исследователь педантичный, добросовестный и очень к нему расположенный.
Рассказы Цветаевой о беспримерной щедрости отца не подтверждает ни Валерия, искренне преданная его памяти, ни Анастасия, готовая подпевать старшей сестре каждый раз, как только та начинает слагать родителям хвалебные оды.
Главным документом, опровергающим Цветаеву, является дневник самого Ивана Владимировича, куда он скрупулезно заносил свои траты. Ни копейки он не потратил на благотворительность, даже не думал об этом. Нанимая время от времени для различной работы бедных родственниц, Иван Владимирович платил им так мало, что возмущались даже его дочери. Иные из его родственниц и вовсе работали у него «за харчи».
Не считая вишневых отрезов материи и старого пальто, отданного Анастасии за ненадобностью, единственный большой подарок он сделал дочери Валерии по случаю окончания ею института с золотой медалью. Он торжественно вручил ей… длинное назидательное письмо о пользе учения! Он долго его сочинял.
Вопреки надеждам Цветаевой, из бурлящего котла ее фантазий Иван Владимирович не вынырнул, подобно своему тезке Иванушке-дурачку, красавцем, царевичем и благороднейшим деятелем эпохи. Он так и остался косноязычным, невзрачным серым мешком, прижимистым, но с большой, как выражался Есенин, «ухватистой силою».
Глава пятнадцатая. Комфортно «подыхающие с голоду»
Воспоминания об отце и запоздалая попытка реабилитации его скупости носили со стороны Цветаевой отчасти вынужденный характер. Как уже упоминалось выше, ее положение в эмиграции к середине 1930-х годов значительно ухудшилось, как в силу слухов, ходивших вокруг Эфрона, так и по причине ее собственной неуживчивости. Желающих помогать ей и просто поддерживать дружеские отношения становилось все меньше.
Сохранялся лишь узкий кружок почитателей ее таланта, состоявший из М.Слонима и нескольких образованных обеспеченных женщин, иные из которых, например, Е.Извольская, дочь бывшего министра иностранных дел при Николае II, и сами пробовали свои силы в литературе. В течение многих лет они, сочувствуя Цветаевой, поддерживали ее деньгами. Однако и их великодушию предстояло пройти испытание на прочность.
Практически с момента своего прибытия за границу Цветаева принялась жаловаться окружающим на отчаянную нужду. М. Слоним, много хлопотавший об организации ей финансовой помощи, пребывал в убеждении, что она и ее близкие «медленно подыхают с голоду». (М.Слоним. О Марине Цветаевой. Из воспоминаний).
О том же она писала Иваску в знаменитом письме (от 4 апреля 1933 г.): «Нищеты, в которой я живу, Вы себе представить не можете, у меня же никаких средств к жизни, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 фр<анков> в день, на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет, Георгий) и живем, т. е. просто медленно издыхаем с голоду».
Над этой душераздирающей картиной рыдает уже третье поколение «кирилловен». Белкина дополняет ее пронзительной деталью: подруга рассказывала ей, «как шли они однажды с Мариной Ивановной по Вспольному переулку, и та подняла с тротуара кем-то оброненную луковку и сунула ее в карман. А заметив удивленный и вопросительный взгляд (…), сказала:
– Привычка… В Париже бывали дни, когда я варила суп на всю семью из того, что удавалось подобрать на рынке.» (М. Белкина. Скрещение судеб, М., 1992, pdf, с. 56)
До какой же беспросветной нищеты должна была дойти заносчивая Цветаева, не устававшая твердить о своей гордыне, чтобы подбирать объедки на парижских улицах! И как могли русские писатели бросить ее одну – подыхать с голоду?!
В эпизоде, рассказанном Белкиной, есть, впрочем, одно предательское несоответствие. Дело в том, что Цветаева с детства страдала сильной близорукостью. В семнадцать лет она говорила знакомым: «Предупреждаю вас, что я без очков ничего не вижу». (М. Цветаева. «Живое о живом»). Очков, однако, она упорно не носила, и с годами ее зрение ухудшалось. «По ее словам, (…), окружающих ее людей она не очень отличала от мебели и прочих неодушевленных предметов». (Борис Лосский. Что мне вспоминается).
Каким же образом почти слепая Цветаева, не различавшая и вблизи крупных предметов, сумела разглядеть маленькую луковку на тротуаре?
Белкина, посвятившая целые страницы описанию «невидящего взгляда» своего кумира, об этом как-то не подумала. Не подумала она и том, на каком из парижских рынков Цветаева набирала еду на всю свою семью? Один только Мур, раскормленный ею до слоновьих размеров, съедал за завтраком по полдюжине яиц. А обедал и ужинал он котлетами и рыбой. Причем, не один, компанию ему составляла весьма упитанная Ариадна. Эфрон, хотя и отличался худобой, но все равно регулярно питался, да и сама Цветаева жила не одними стихами. Между прочим, она очень любила приглашать к обеду знакомых; у нее часто бывали дочери Колбасиной-Черновой со своими женихами и не только они. Видимо, она не говорила гостям, что блюда, которыми она их угощала, приготовлены из отбросов.
В общем, с луковкой у Белкиной вышла промашка, если, конечно, вся эта сцена не явилась талантливой импровизацией Цветаевой.
* * *
Пора внести ясность в финансовое положение Цветаевой в эмиграции. У «кирилловен» невозможно найти по этому поводу ничего вразумительного, кроме горестных рыданий. Исключение составляет лишь работа В.Лосской, – несомненно, лучшая из цветаевских биографий. Лосская пишет: «Несколько раз я слышала, что существовало нечто вроде «Комитета помощи» Цветаевой, но собрать сведения о нем оказалось трудно ввиду скромности участников этого начинания». (В.Лосская, с.130)
Тем не менее, она сумела встретиться с некоторыми из тех, кто снабжал Цветаеву деньгами, и узнать от них кое-какие цифры. К сожалению, в силу сумбурности, унаследованной всеми «кирилловнами» от своего кумира, Лосская не сделала попытки систематизировать полученные ею сведения: свести суммы дотаций