Характеризует это, однако, больше саму Цветаеву, чем ее мать. Вот как звучит эта фраза в редакции Анастасии:
«Мне жаль музыки и солнца!» И как не раз уже: «Все увидят, какие вы будете, а я – не увижу…» (А. Цветаева, с. 584)
И – финальная сцена:
«Она позвала нас обеих прощаться. Мы пришли. Мамин взгляд встретил нас у самой двери. Кто-то сказал: «Подойдите…» Мы подошли. Сначала Марусе, потом мне мама положила руку на голову. Папа, стоя в ногах кровати, плакал навзрыд. Его лицо было смято. Обернувшись к нему, мама попыталась его успокоить. Затем нам: «Живите по правде, дети! – сказала она. – По правде живите…». (А. Цветаева, с.585)
Объяснять разницу, полагаю, нет необходимости.
Глава четырнадцатая. Измены по взаимному уважению. На трамвае – в Рим. «Жадность – есть щедрость»
Обе сестры в голос уверяли, что союз их родителей, пусть и заключенный без любви, основывался на прочном фундаменте взаимного уважения. Строй в доме отца Цветаева часто называла высоким.
На самом деле мужа Мария Александровна не любила и не уважала. Он страдал целым букетом болезней – от сердечной недостаточности до сахарного диабета, не говоря уже о проблемах с желудком, – но о его диете она не заботилась. На столе даже в постные дни стояла ветчина, пироги, копчености, балык и другие тяжелые блюда; обед неизменно завершался десертами. Привычно экономя на извозчиках, Иван Владимирович часто ходил пешком; отец Марии Александровны подарил ему шубу, которая, однако, была слишком тяжела для прогулок. Врачи считали подобную нагрузку вредной для Ивана Владимировича, но другой верхней одежды жена ему не покупала.
Ее не волновало, как он выглядит на людях, и он годами носил неприлично старый, многократно переделанный костюм. Ее тон с ним был резким и властным, а отчитывая детей, она со слезами в голосе патетически восклицала: «И это мои дочери!». Как будто Иван Владимирович был непричастен к их появлению на свет, или его социальный статус был ниже, чем ее.
Варвара Дмитриевна по мере сил помогала мужу продвигаться по служебной лестнице. Она устраивала журфиксы, на которые приглашались коллеги и нужные люди. Мария Александровна не только перенесла кабинет мужа в проходную комнату, но и разом прекратила все приемы, предоставив ему самостоятельно находить общий язык с сотрудниками и покровителями. По счастью, он это умел.
* * *
Верности старому и нелюбимому супругу Мария Александровна не хранила. Женщиной она была некрасивой и нервной, на внимание посторонних мужчин ей рассчитывать не приходилось; оставалось довольствоваться домашней прислугой. У Андрея было два репетитора; по словам Валерии, любовные интрижки были у Марии Александровны с обоими. Анастасия упоминает только о романе матери с последним, но не следует забывать, что когда в доме жил первый, она была слишком мала. К тому же сама была по уши в него влюблена, – в свои неполные четыре года. Этот первый гувернер был заикающийся недотепа, неспособный даже внятно пересказать «Сказку о рыбаке и рыбке». У него на коленях однажды застала Валерия молодую мачеху.
Вторым учителем Мария Александровна увлеклась гораздо сильнее. Она ездила с ним в театры и на концерты по бесплатным билетам, присланным Ивану Владимировичу как директору Румянцевской библиотеки. Страницы, посвященные описанию их романа, и вырвал из дневника жены после ее смерти оскорбленный супруг.
Впрочем, об измене он узнал гораздо раньше, еще при жизни жены, и горько жаловался Валерии. Но не на коварство Марии Александровны, а на бесстыдство гувернера, который поначалу ухаживал за Валерией, а потом вдруг взял да переменил объект своих воздыханий. (В.Цветаева. Записки, с.64). Этого нахального репетитора Иван Владимирович все-таки выселил из дома, но не уволил – Мария Александровна не позволила. Устроить же скандал ей самой Иван Владимирович так и не решился.
В романах Марии Александровны есть пикантная деталь: во всех без исключения увлечениях ей аккомпанировали дочери. В первого репетитора она влюбилась вместе с Асей. Во второго – вместе с Мусей, которая в возрасте девяти лет писала ему любовные письма и отправляла через младшую сестру. Он поступил с ней бессердечно: подчеркнул в ее письме грамматические ошибки, да еще учительским красным карандашом. Позже она отомстила ему, выставив бесчувственным тупым чурбаном, гогочущим за обедом над ее детским стишком. Она никогда не прощала тем, кто ее отвергал.
В третьего избранника Марии Александровны, носившего волнующую фамилию Кобылянский, дамы Цветаевы влюбились аж втроем. И едва не сбежали с ним всем своим недружным коллективом от надоевшего Ивана Владимировича. Рассказ об этом необычном приключении еще предстоит.
Сейчас, чтобы покончить с неприятной темой супружеских измен, скажем, что они не помешали Ивану Владимировичу горестно оплакивать безвременную кончину супруги. На очередном заседании попечительского совета Музея он произнес речь о том, какой огромный вклад внесла Мария Александровна в развитие Музея и какой верной помощницей была она ему, Ивану Владимировичу. Речь была скучной и официозной, как все его речи.
* * *
Скупостью Мария Александровна не уступала мужу. Она никогда не тратила лишнего; капитал, унаследованный от отца, хранила в надежном банке под проценты; часто скандалила с экономкой по поводу расходов и следила, чтобы прислуга не съела лишнего. Дней рождений в доме не отмечали, подарки она детям выбирала самые дешевые, а если ее отец, А.Д.Мейн, дарил им что-то дорогое, то вещь после праздника отбиралась и пряталась до следующего торжества, чтобы ее, не дай бог, не сломали и не испортили.
Валерия рассказывает поразительную историю. Ивану Владимировичу исполнилось 50 лет. «День начался по-обычному. Но после утреннего чая отец, чувствуя себя нездоровым, остался дома и сел за свой письменный стол работать.
Часа через два начались звонки: сослуживцы по Университету, музею и другим учреждениям, старые товарищи один за другим подъезжали поздравить юбиляра.
Неожиданно и странно было то, что их ожидало: в семье, видимо день этот не праздновался. все в доме выглядело по-будничному: ни цветов на столе у юбиляра, ни близких, родных не видно. М.Ал. в затрапезном своем, на вате стеганом мужском халате не выходила из дальних комнат и только удивлялась количеству звонков. (Речь, разумеется, не о телефонных звонках, а о звонках в дверь, т. е. визитерах, – К.Ш.).
Больной человек принимал гостей у письменного стола, стоявшего на юру в проходной гостиной (…). В грустном недоумении гости, поздравив, повидавшись, не задерживались…» (В.Цветаева. Записки, с. 70–71).
Простодушная и прямолинейная Валерия искренне полагала, что юбилей отца был скомкан по вине мачехи, не знавшей правил приличия. Она