* * *
Но вот подробность, которую я считаю важной.
«В весенний день моих четырех с половиной, Мусиных шести с половиной лет мы провожали больного дедушку на Брестский вокзал. Он ехал за границу лечить рак желудка. Из окна вагона дедушка сказал: «Ну, подавайте мне мелюзгу…» Нас ввели в вагон. Поочередно он поднял нас на руки, поцеловал. Его желтые щеки были худы. Высокий рост, узкое лицо, в черном. На голове с сединой черная шелковая дорожная шапочка необычного вида.» (А.Цветаева, с. 65).
Об этой же необычной черной шелковой шапочке упоминает и Валерия, во фрагменте, который я цитировал выше (читатель, несомненно, обратил на нее внимание). Видимо, А.Д. Мейн надевал ее достаточно часто.
Называлась такая шапочка «кипа» или «ермолка», остзейские немцы, даже с сербской кровью ее не носили, ибо она считались традиционным еврейским мужским головным убором. Зато ее носили многие евреи в обеих столицах, в том числе и крещеные. В частности в ней, согласно воспоминаниям П.П.Гнедича, приходил на заседания театрально-литературного комитета поэт и переводчик, театральный деятель П.И.Вейнберг, еврей по национальности, чьи родители приняли православие, получив тем самым полные гражданские права.
Может показаться невероятным что ни одна из десятков тысяч «кирилловен» не заметила этой необычной шелковой черной шапочки. Но в противном случае они не были бы «кирилловнами».
* * *
О национальности Мейна знал и Иловайский. Люди вроде него вообще обладают обостренным чутьем на «иноверцев», особенно, евреев, а здесь случай был очевидный. Косвенным подтверждением служит то, что в программном эссе Цветаевой – «Дом у Старого Пимена», именно отношение к евреям становится гранью острого противостояния «юдоненавистника» Иловайского и матери Цветаевой, страстной адептки «еврейского гения».
Валерия, мачеху хотя и не любила, никаких высказываний по данному поводу себе не позволяла. Прямодушная, ограниченная, бесхитростная – иловайской породы, – она в своих записках, изображая кого-то из иностранцев, обязательно говорит о его национальности. Скажем, вспоминая Сусанну Давыдовну, она поясняет, что та – швейцарка, а ее собственная прабабка, поселившаяся в доме Цветаевых, – румынка, и так далее.
Имя Мейна встречается в ее мемуарах часто, но относительно его национальности Валерия хранит выразительно молчание. Описывая порядки в его закрытом для посторонних доме, она подчеркивает их необычность, чуждость тому образу жизни, который был принят в кругу состоятельной московской интеллигенции. А ведь в этот круг входило и немало немцев, с детьми которых Валерия водила знакомство и дружбу.
Воспитание, данное Мейном дочери, Валерия считает ненормальным, искривленным, и применительно к домашнему распорядку Мейнов нигде не употребляет прилагательного «немецкий». И, надо признать, оно действительно «не прилагается» ни к воспитанию, ни к распорядку.
По поводу нового брака своего отца Валерия замечает: «Получить в зятья человека уважаемого, с видным общественным положением (…), – было, казалось, А.Д.Мейну желательным». (В.Цветаева. Записки, с. 69).
В этих словах явственно слышна нотка превосходства. Понятна ревность дочери и отсутствие у нее добрых чувств к мачехе, причинившей ей столько боли. Однако женитьба на молодой богатой женщине, дочери директора банка и «известного человека» – отнюдь не мезальянс. Это можно было бы счесть удачей для пожилого вдовца с двумя детьми, не имейся тут отягчающего обстоятельства, суть которого, по мнению Валерии, мы понимаем.
* * *
Трудно сказать, когда и каким образом узнали о своих еврейских корнях Марина и Анастасия; открыла ли им это мать или они со временем догадались сами. Мать Ленина, например, тщательно оберегала от детей тайну своего происхождения; то, что их дедушка Бланк – не немец, а еврей, они выяснили уже став взрослыми, да и то случайно. Ленин, как известно, даже обрадовался этому обстоятельству, – считая себя русским, он еврейский ум ставил значительно выше русского.
Однако, окружая себя евреями, он о своей еврейской крови никогда не упоминал, даже в интимных письмах к родным. По политическому расчету ему было выгоднее оставаться исконно русским, «своим», а «калмыцкая» внешность давала ему дополнительное преимущество в глазах простого народа.
Упорно молчали о «еврействе» и сестры Цветаевы. Анастасия, со свойственным ей легкомыслием, видимо, не придавала этому особого значения, Марина же, напротив, воспринимала это серьезно. Голос еврейской крови был силен в обеих: евреем был второй, гражданский муж Анастасии; что касается Марины, то не только ее муж, но и большинство ее возлюбленных и друзей были евреями.
* * *
Позиция Цветаевой по «еврейскому вопросу» однозначна и категорична: «Juden über alles». Она неустанно, с избыточной яростью защищает евреев от всех врагов, порой воображаемых, и декларирует их превосходство над остальным человечеством. Но тут имеется нюанс: если горячим апологетом евреев выступает человек с еврейской кровью, то его называют сионистом и относятся к нему не лучше, чем к русскому (немецкому, польскому) националисту. А если бескорыстным защитником евреев становится нееврей – то это уже проявление благородства, которое не может не вызывать уважения.
Цветаева это превосходно понимала. С одной стороны, она тщательно избегала малейшего подозрения в наличии у нее хоть капли еврейской крови. Она много писала о своей польской гордыне, о своей бабушке-графине и духовном родстве с Мариной Мнишек. Она признавалась в любви к Германии – своей настоящей родине, и ссылалась на свое «германское воспитание». Она приписывала своей матери дух протестантизма, пуританского христианства и даже аристократические манеры.
Порой ее совсем заносило, и она принималась доказывать, и Эфрон-то – никакой не еврей, а самый настоящий русский аристократ. Вот ее письмо Сувчинскому и Карсавину (от 9-го марта 1927 г.):
«Многоуважаемые Петр Петрович и Лев Платонович,
Только что прочла Ответ Вишняку, подписанный вами обоими, и тут же, под ударом, не дождавшись Сережиного возвращения, пишу вам.
«Среди ближайших сотрудников в редакции Верст есть евреи…» Тут кончается ваше письмо и начинается мое. Когда редактора—счетом три и имена их: Сувчинский, Святополк-Мирский и Эфрон, ссылка на редакторов-евреев естественно относится к последнему. Итак:
Сергей Яковлевич Эфрон
– довожу до вашего сведения—
Сергей Яковлевич Эфрон родился в Москве, в собственном доме Дурново. Гагаринский пер<еулок> (приход Власия).
Отец—Яков Константинович Эфрон, православный, в молодости народоволец.
Мать—Елисавета Петровна Дурново.
Дед—Петр Аполлонович Дурново, в молодости гвардейский офицер, изображенный с Государем Николаем I, Наследником Цесаревичем и еще двумя офицерами (один из них—Ланской) на именной гравюре, целой и поныне. В старости—церковный староста церкви Власия.
Мой муж—его единственный внук.
Детство: русская няня, дворянский дом, обрядность.
Отрочество: московская гимназия, русская среда.
Юность: женитьба на мне, университет, военная служба, Октябрь, Добровольчество.
Ныне—евразийство.
Если сына русской матери и православных родителей, рожденного в православии, звать евреем— 1) то чего же стоят