Интересно, однако, что описание символического обмена как жестокого соперничества, а не как всеобщей идиллии более характерно как раз для тех авторов, которые понимали ману как силу, относящуюся к порядку реальности. Эти авторы ссылались – прямо или косвенно – прежде всего на моссовское описание потлача, заменяющего обмен символических благ соперничеством в их демонстративном уничтожении. У Мосса потлач функционирует как соперничество между отдельными акторами символической экономики, которые благодаря жертвам, приносимым ими в этом соперничестве, приобретают славу, почет и общественный авторитет. Следовательно, речь здесь идет о, казалось бы, парадоксальном соперничестве в отречении и трате, где выигрывает тот, кто потратил больше всех. Однако у более поздних теоретиков потлача соперничество между отдельными субъектами в известной степени отступает на второй план перед соперничеством с самой маной. Поскольку мана понимается как реальная сила, разрушающая человека даже в том случае, если он ничем не жертвует, это соперничество, по сути, состоит в том, чтобы добровольно жертвовать своими богатствами, которые в любом случае обречены на уничтожение. Действительно, обмен с бесконечными силами – будь они духами или силами природы – может быть организован только в форме потлача. В таком потлаче выигрывает лишь тот, кому удается принести бесконечную жертву. Но в этом и заключается основная сложность, о которой еще пойдет речь.
Любое соперничество нуждается в независимом жюри, списке участников и результатов, договоренности о критериях сравнения, воспоминаниях о прежних рекордах и в архиве, в котором эти воспоминания фиксируются. Соперничество в тратах равным образом предполагает развитый институт бюрократии и хорошо организованный архив. И в этом заключается основная опасность: даже если бесконечная жертва достижима, человек может получить взамен лишь конечную награду – запись в архиве соперничества в тратах. Эта конечная награда лишает человека бесконечной награды, состоящей в том, чтобы сделать послание медиума своим посланием и стать тем самым господином медиума. По-видимому, речь идет о беспощадной хитрости маны, замещающей благосклонную хитрость разума, о которой в свое время говорил Гегель. Образцовое описание этого и других затруднений, связанных с соперничеством в тратах, мы находим в знаменитой книге Жоржа Батая о проклятой доле[52].
Жорж Батай: потлач с Солнцем
На первый взгляд, исходным пунктом батаевской «общей экономики» служит идея, близкая Леви-Строссу: оба объявляют основной проблемой человеческого существования преодоление бесконечного излишка – чересчур щедрого подарка, который взваливается на человека при его рождении и на который он никогда не может ответить. Однако решающее различие состоит в том, что у Батая речь идет не об избытке пустых означающих, а об избытке реальной энергии: на сей раз это не семиотический большой взрыв, а космическое событие рождения Солнца, которое требует от человека слишком многого, ведь человек, по Батаю, получает намного больше солнечной энергии, чем он может израсходовать. Моссовская мана теряет здесь свое символическое измерение и интерпретируется как реальная, материальная энергия Солнца, которая действует абсолютно независимо от человеческой воли, даруя человеку богатства и отнимая их у него. Солнечная энергия представляется Батаю опасным, нестабильным, эксплозивным субмедиальным носителем: он несет знаки нашей цивилизации, но в то же время им угрожает. И именно тогда, когда этот носитель угрожает медиальной поверхности субмедиальными взрывами, в результате которых на ней возникают трещины, пожары и потери, Солнце как носитель выражает себя наиболее ясно – и открывает доступ в свое внутреннее измерение.
В Проклятой доле Батай пишет: «Источник и сущность нашего богатства даются в солнечном излучении, безвозмездно распределяющем свою энергию – свое богатство. Солнце дает, никогда ничего не получая взамен: люди ощущали это задолго до того, как астрофизика измерила это непрерывное расточительство»[53]. Солнце жертвует излишком энергии, который не может быть полностью усвоен, абсорбирован, утилизован человеческой цивилизацией. Если в семиотике Леви-Стросса человек постоянно пытается заполнить избыток означающих значениями, то батаевский герой пытается сделать полезным избыток энергии, использовать его для определенных практических целей, то есть также заполнить его определенными значениями, целями и нуждами. И ему это, опять же, не удается: «…живой организм в ситуации, обусловленной различными видами взаимодействия энергии на поверхности земного шара, получает, в сущности, больше энергии, чем необходимо для поддержания жизни: избыточную энергию (богатство) можно использовать для роста той или иной системы (например, организма); если система уже не может расти или же избыток энергии не может быть поглощен для ее роста, то эту энергию нужно потерять безо всякой пользы, растратить, по собственной воле или нет, со славой или, напротив, – катастрофическим образом»[54].
Экспансию экономики, рост индустрии, короче, весь прогресс современности Батай интерпретирует как попытку абсорбировать и тем самым смягчить давление энергетического избытка. Основная тема экономики – не преодоление ограниченности благ, не производство всё новых благ для удовлетворения человеческих потребностей, а борьба с избытком солнечной энергии. Уже в раннем, более коротком тексте Понятие траты Батай отмечает, что центральным понятием экономики обычно считается понятие пользы[55]. Но это означает, что принимается и абсорбируется лишь ограниченная доля солнечного дара, ведь человеческие потребности конечны. Другая, «проклятая» доля солнечного дара принимается только тогда, когда на него отвечают чистым, непродуктивным расточением жизненной энергии – потому что расточительство, в отличие от рационального использования, может быть безграничным и бесконечным.
Батай понимает бесцельное расточительство, чистое разрушение и саморазрушение как экономические действия, которые так же служат усвоению и перераспределению солнечной энергии, как и обычные, рациональные экономические практики: никакая экономика не могла бы долго функционировать, не впадая в кризис перепроизводства, если бы эта сверхпродукция периодически не расходовалась в эйфорическом