Когда Рембо валяется пьяным в канаве или опускается на самое дно в годы жизни в Африке, он вызывает у нас уважение, так как он зря растрачивает свой поэтический дар, то есть массу солнечной энергии, принося тем самым значительную экономическую выгоду обществу. Но если в канаве валяется какой-нибудь безвестный бродяга, не одаренный особыми талантами, мы относимся к этому совсем иначе – валяться в канаве просто по причине нищеты не считается заслугой. Поэтому единственный шанс бедняков облагородить себя через трату состоит, с точки зрения Батая, в том, чтобы разжечь революцию – причем революцию с целью физического уничтожения всех богатых вместе с их богатством. Если же бедные в ходе этой революции оставляют богатых в живых и сохраняют их богатства, тогда это никакой не благородный поступок, а всего лишь присвоение чужого богатства[56]. Классовая борьба, говорит Батай, заложена в природе человека, но классовая борьба как суверенный акт может заключаться лишь в том, чтобы полностью уничтожить господ.
В силу этого Батай отвергает типично социалистическое желание утилизировать разрушительную энергию обездоленных масс для построения нового утопического порядка, лучшего общества, в котором расточительство станет невозможным, поскольку в нем не будет места богатым. Для Батая революция приемлема только в том случае, если она остается политически безрезультатным извержением разрушительной энергии – так что после этого может быть восстановлен прежний порядок богатства. Нарушение норм и табу, по мнению Батая, не достигает цели, если оно направлено на подрыв или даже изменение господствующего порядка, ведь в этом случае нарушение всего лишь утилизируется ради конечных целей. В сущности, Батай мыслит в традициях платонизма: дух есть закон, а материя – уклонение от закона, то есть преступление. Царство духа сменяется революцией материи, а революция материи сменяется реставрацией царства духа, которое может базироваться на новой, завоеванной в ходе революции славе: «…материю можно определить только как нелогичное различие, представляющее собой по отношению к экономии мира то же, что преступление представляет собой по отношению к закону»[57]. Понятию нелогичного различия, понимаемого Батаем как «осквернение» и «искажение» идей, позднее, как известно, суждено было сделать большую философскую карьеру в дискурсе деконструкции. Здесь проясняется генеалогия этого понятия: речь идет о «реальной», «материальной» и в то же время бесконечной мане, воздействие которой не поддается ни диалектическому снятию в новом порядке, ни усмирению посредством ответного дара. Мана делает здесь предложение, от которого, как от предложений сицилийской мафии в фильме Крестный отец, нельзя отказаться.
Чтобы ответить на изначальный подарок солнечной энергии, человек должен вступить в потлач с Солнцем, из которого он может выйти только проигравшим. Источником принуждения делать, принимать и отдаривать подарки, описанного Моссом, служит, по Батаю, бессознательное воздействие силы Солнца, с которой нельзя вступить в переговоры. Если человек на потлаче не отвечает Солнцу ответным даром, то есть своим самопожертвованием, он против своей воли расходуется и уничтожается избытком солнечной энергии. Батай пишет: «Как известно, в смерти нет необходимости. Простейшие формы жизни бессмертны: рождение организма, возникшего путем деления клетки, теряется во тьме времен»[58]. Чем сложнее живой организм, тем он уязвимее и тем сильнее над ним власть смерти. Эволюция жизненных форм постоянно повышает шансы смерти. Энергетический избыток всё более усиливает давление, под которым живые организмы формируются таким образом, чтобы быть всё легче расходуемыми и уничтожаемыми. Эволюция видов есть возрастание смерти – и не только потому, что виды получают всё более сложную организацию и тем самым становятся всё более уязвимыми, но и потому, что они ведут взаимную борьбу: «Поедание одних биологических видов другими представляет собой простейшую форму роскоши»[59]. Прогресс цивилизации – это лишь продолжение биологической эволюции, то есть расширение власти смерти через роскошь расточительства. Цивилизованная жизнь намного более уязвима, чем любая чисто органическая жизнь.
Непосредственной целью цивилизации является, таким образом, война, направленная исключительно на то, чтобы эффективно израсходовать избыток космической энергии: «…когда после целого столетия заселения земель и индустриального покоя был достигнут временный предел развития, две мировые войны устроили самые грандиозные оргии богатств – и людей, – какие только знала история. Тем не менее такие оргии совпадают с ощутимым подъемом общего уровня жизни: масса населения пользуется всё более многочисленными непродуктивными услугами; работы стало меньше, зарплата возросла. <..> человек изо всех живых существ более всех способен интенсивно и роскошно потреблять тот избыток энергии, который давление жизни предоставляет для сгорания, в соответствии с солнечным истоком своего движения»[60].
Война – это возвращение человека к Солнцу в акте бесцельного самосожжения. Батай сожалеет о характерной для нашей современной цивилизации «опале войны в скандальной форме». И разумеется, для Батая нет никакой разницы между справедливой и несправедливой войной: напротив, война оправдывает любое идеологическое заблуждение, вследствие которого она затевается. Подобно революции, хороша только та война, которая не допускает своей утилизации в мирных целях: отсюда батаевское восхищение ацтекским обществом, которое он описал как крайне парадоксальное. Ацтеки постоянно вели войны, хотя они не стремились к территориальным захватам и завоеваниям. Таким образом, ацтекское милитаризированное общество было обществом чистой саморастраты, не знавшим иных целей, кроме возвращения солнечной энергии к ее источнику[61]. Так моссовский символический обмен закрепляется Батаем в энергетической, квазифизикалистской модели, не лишенной аналогий с теми энергетическими моделями, с помощью которых Ницше или Фрейд пытались объяснить динамику психических сил.
Итак, Солнце делает нам подарок. Но оно этого не знает и потому не может ни принять, ни оценить наш ответный дар. Следовательно, борьба за признание, которая у Мосса служит двигателем символического обмена, для человека с самого начала проиграна. В потлаче с Солнцем мы в любом случае обречены потерять лицо. У Батая торжествует физикалистский, безрадостный, механический вид символического обмена. Но тем самым, по-видимому, достигается познание субмедиального. Загадка разгадана. Магия испаряется. Человек вновь оказывается в положении, которое он не может изменить, а может только понять и принять. Тон Батая резок, драматичен и экстатичен. Однако это