Понятия «мана» и «хау», используемые Моссом, происходят из относительно замкнутой полинезийской культуры, в условиях которой подарок в результате его постоянного передаривания действительно должен был когда-нибудь вернуться к своему источнику, то есть пройти полный круг. Так что на первый взгляд речь идет об особом экономическом случае, не поддающемся обобщению. Поэтому Мосса часто упрекали в том, что он позаимствовал для своей теории понятия архаической культуры, вместо того чтобы проанализировать их с некоторой научной дистанции. Действительно, Мосс охотно заимствует всевозможные термины и фигуры мысли, кажущиеся ему подходящими и обладающие той самой маной, которая может придать блеск его собственной теории, – и передаривает эти термины и фигуры, публикуя свои тексты и предоставляя их тем самым для цитирования и дальнейшей циркуляции.
Однако нет нужды воспроизводить здесь детальный анализ и аргументацию, к которым прибегает Мосс для обоснования своей теории маны – или, лучше сказать, своей теоретической реконструкции полинезийского мифа о мане. Идея того, что различные вещи могут принадлежать душам их бывших владельцев и поэтому представлять опасность для новых владельцев, – широко распространенное подозрение, часто тематизируемое и в массовой культуре наших дней. Полтергейст Спилберга – лишь один из многих примеров, который, однако, особенно интересен в силу того, что духи для коммуникации с владельцами дома, построенного на старом кладбище, используют телевизор. В часы, когда на экран не транслируются программы и поэтому не образуется медиальной поверхности, способной защитить внешнее от внутреннего, духи похороненных мертвецов выходят из недр телевизора. По всей видимости, здесь мы имеем дело с негативной маной – и действительно, связь вещей и знаков с их бывшими владельцами воспринимается, как правило, негативно. Но есть и другие примеры – например, фильм Тима Бертона Битлджус, где духи бывших хозяев выказывают дружелюбие по отношению к новым владельцам дома, готовность оказать им помощь – и одаривают их позитивной маной.
Однако для теории маны, сформулированной Моссом, основное значение имеет то обстоятельство, что характер духа, присущего подарку, со временем непременно меняется. Сначала мана подарка всегда дружелюбна, но позднее ее воздействие столь же необходимым образом становится негативным – а именно тогда, когда связь между подарком и дарителем переходит в прошлое. Еще не забытая чужесть подарка гарантирует хорошую ману: в качестве нового, чужеродного знака в знакомом, «своем» контексте подарок производит эффект проникновения во внутреннее, что сообщает этому знаку хорошую ману медиальной откровенности. Позднее неизбежная доместикация подарка ведет не только к утрате позитивной маны, но и к возникновению негативной. Можно сказать, что как только знак нового и чужеродного становится частью знакомой медиальной поверхности, он одновременно становится пунктом особенно интенсивного подозрения.
Этот феномен известен как цикл моды: тот, кто одевается по актуальной моде, выглядит «крутым» и привлекательным, но ничто так не подрывает имидж, как мода вчерашнего дня. Напротив, позавчерашняя мода, если она подчеркнуто «ретроспективна», вновь обнаруживает позитивную ману и приобретает новую привлекательность. Мода, в сущности, есть не что иное, как определенная форма символического обмена, принуждающая людей постоянно менять знаки, с тем чтобы они всегда выглядели чужеродными и не теряли способности указывать на пропасть между внешним и внутренним. А поскольку так называемая культурная креативность в конечном счете находится под диктатом моды – и даже определяется восприимчивостью к этому диктату, – постольку культура и в современную эпоху функционирует как пространство символического обмена.
Однако понятие маны в том виде, в каком его употребляет Мосс, критиковалось и отвергалось большинством авторов, комментировавших его тексты. Наиболее радикальная, глубокая и одновременно теоретически плодотворная критика была сформулирована Клодом Леви-Строссом[43]. В отличие от большинства критиков Леви-Стросс не просто отбрасывает это понятие, а скорее пытается найти ему более точное определение. В понятии маны, как оно определялось Моссом, Леви-Стросса прежде всего не устраивает то, что оно подразумевает действие реальной, «предметной», «натуралистической», пусть и скрытой, силы. Леви-Стросс предполагает, что Мосс использовал понятие маны не просто как конструктивный элемент своей теории, но что он и сам втайне верил в реальность маны, и диагностирует в этом традиционную ошибку разума: «Понятие маны принадлежит не к порядку реального, а к порядку мысли, всегда мыслящей только объект, даже когда мысль обращается к себе самой»[44].
Согласно Леви-Строссу, мана принадлежит не к порядку реальности, а исключительно к порядку знаков. При этом он, подобно Моссу, исходит из представления о тотальности символического порядка – тотальности сигнификации. Для Леви-Стросса универсум стал сигнификативным одномоментно. До этого большого взрыва сигнификации в мире вообще не было никаких значений, тогда как после него существуют одни лишь значения[45]. Все вещи моментально превратились в знаки, в означающие, – и с тех пор находятся в ожидании своих означаемых. Мир после большого взрыва сигнификации предлагает нам бесконечное количество означающих, значений которых мы, однако, не знаем, – бесконечное множество означающих без означаемых. Прогресс мышления, по словам Леви-Стросса, состоит в работе по согласованию означающих с означаемыми, то есть в постепенном наполнении пустых означающих определенными значениями, определенными означаемыми.
Но прогресс мышления протекает весьма медленно и всегда носит конечный и частичный характер – он осуществляется «в рамках замкнутого и самодостаточного единства», но никогда не может наполнить означаемыми бесконечное множество пустых означающих, ведь любая работа мысли осуществляется в конечном времени жизни[46]. Стало быть, всегда остается бесконечный избыток пустых означающих, который не может быть заполнен в результате прогресса мышления. Этот бесконечный избыток пустых означающих означает также бесконечный избыток пустых будущих мгновений, которые необходимо прожить, дабы все пустые означающие были наполнены смыслом, но которые не могут быть прожиты, потому что человеческая жизнь конечна. Следовательно, базовая ситуация человека в мире, понятом как мир сигнификации, состоит в том, что человек всегда имеет в своем распоряжении слишком много знаков, которым он не может приписать никаких значений: «Всегда имеется несоответствие между означающими и означаемыми, которое под силу устранить разве что божественному разуму и следствием которого является