– Руби, браты! Бей-убивай!
Князь же Хворостинин наблюдал за сшибкой со склона холма и силился понять, где чья сила одолевает и куда послать очередной десяток-другой невеликого своего резерва. Послушные опричники уносились то на правый фланг, то на левый, то в самый центр, который, казалось, пошатнулся и подался назад, к холму. Но нет, наёмники-немцы там стояли твёрдо. Ротмистр Юрий Францбах искусно управлял своей фалангой, не давая всадникам Девлет Гирея даже приблизиться к кнехтам, навалиться на железную стену и нарушить боевой порядок. Немцы образовали своего рода ядро атакующего полка и держались твёрдо, скрепляя фланги и не позволяя степи раздёргать русскую силу в отдельных сшибках. Полк Хворостинина держал изначальный порядок, хотя на флангах приходилось туго. Гуляй-город замер в ожидании. Пищальники и большой наряд в полном составе остались за дубовыми стенами в ожидании своего часа. Они умрут последними, думал о их неминуемой участи воевода, если не ударит с тыла Большой полк. А ударить он должен с минуты на минуту, иначе его храброму полку долго не продержаться.
Ещё десяток резерва унёсся вперёд и потонул, растворился в зелёной пыли, в суматохе рубки и лошадином ржании. Что может сделать тот храбрый десяток, когда сотни степняков навалились на фланг? Уже целые табуны коней, потерявших всадников, носились по полю, отбившись от места схватки. И поле было усеяно порубанными и исколотыми копьями телами. Храпели и умирали, молча плача, кони, стонали люди, просили – кто Аллаха, кто Богородицу – поскорее избавить их от последних невыносимых мук. Один целовал нательный крест, собирая последние силы, другой закрывал лицо окровавленной чалмой, третий шептал молитву по неведомой латыни.
Эх, какой пир обещает этот день стаям воронов! Чёрными тучами они уже кружили в отдалении, тяжело рассаживались на высоких деревьях и терпеливо ждали.
– Бей-убивай!
Ещё час, и полк будет целиком вырублен, думал Хворостинин, оглядываясь на стены гуляй-города. Можно было подать сигнал воинам и укрыть их за дубовыми щитами, сохранить и их жизни, и надежду на благополучный исход битвы. Но что в этих обстоятельствах означало – благополучный исход? И какое благополучие может ожидать их за стенами гуляй-города на небольшом холме, в замкнутом пространстве, без тылов и обозов, без воды и еды?
– Бей-убивай! Не сметь отходить! Отходить некуда! Бей! – Это рычал казачий атаман. Сверкала его кольчуга, всверкивал, разя направо и налево, его клинок. Рядом крутились на усталых потных конях другие станичники. Эти с поля не уйдут, с благодарностью подумал о казаках воевода и вдруг уловил в гуле битвы какие-то незнакомые звуки.
Пеший строй немцев, повинуясь сигналу, плотнее сдвинул щиты и сделал несколько шагов вперёд. Что-то на поле происходило.
– Подошёл! Михайло Иванович подошёл! – разом закричали воины из свиты, окружавшей князя Хворостинина, и тот не просто вздохнул, а ахнул с великим облегчением.
Теперь, когда полк почувствовал, что он в поле не один, что татары дрогнут, – теперь надо было не позволить особо горячим вырываться вперёд, напротив, по замыслу, оговорённому с Михайлой Ивановичем, Хворостинин в момент удара Большого полка должен был отступить к гуляй-городу, прикрыть наступавшим один из флангов, за счёт этого усилить другой и, отойдя и встав рядом с гуляй-городом, стоять так же твёрдо, как во время рубки.
Большой полк мощно нажал с тыла, разгромил обозы татар и ногайцев, с ходу ворвался в расположение большого наряда, началась схватка с янычарами. Девлет Гирей встрепенулся, как захваченный врасплох степной орёл, но было уже поздно: клыки волкодава разорвали становую жилу и сила крыльев и железного клюва его войска стала уходить в землю, в никуда. Разгром!
Это был разгром. Не неудача. Нет. Разгром. В случае неудачи в ходе битвы можно было уклониться от полного разгрома, сохранить войско, выведя его из рубки, спасти царевичей и родственников, ценности, хранящиеся в обозах, женщин. Через несколько вёрст поменять усталых коней на свежих. Выставить на бродах заслоны. И никакая погоня уже не настигнет тех и то, что в таких случаях хранят как зеницу ока. А воинов можно собрать уже следующей весной, как только зазеленеет степь. Но это был разгром. Убиты и пленены царевичи, зять, без которого он как без правой руки. Этих потерь было уже не восполнить ни через две, ни через три весны. Да и поверят ли воины в успех очередного похода? Они будут молча повиноваться, но азарта и прежней ярости, необходимых для победы и успеха, в их сердцах не будет.
Вначале, когда полк Хворостинина начал отходить, степь возликовала, усилила напор. Но, зная это наперёд, воевода предупредил своих командиров, ротмистра Юрия Францбаха и казачьих атаманов и есаулов, чтобы обеспечили порядок отхода. Теперь и вольные ермаки, и дисциплинированные немцы, и опричники, и земцы держали единый строй и лад: давали залп из ручных пищалей, пускали стрелы, а потом передний ряд быстро отходил назад, занимал там позицию, выравнивался, перезаряжал пищали, готовил луки. Татары не могли развить атаку и каждый раз наскакивали на новый залп. А русские ликовали и, войдя в азарт, всё наращивали и наращивали удар, откуда только сила бралась.
Когда же схватка докатилась до стен гуляй-города, дубовые стены в одно мгновение будто опали, исчезли, открыв жерла больших затинных пищалей, выстроенных в ряд. Ещё минуту пушкари выждали, чтобы атакующие осмелели и ещё больше сократили дистанцию, и тогда разящая мощь картечи стала бы сильнее вдвое