А русские между тем рисковали всем. Своими жизнями. После нескольких дней упорных боёв, в ходе которых степь уже понесла огромные потери, в случае разгрома войска князя Воротынского никого из его воинов не пощадят, даже пленных. Сдерут с плеч кольчуги и панцири, поставят на колени и будут рубить головы, похваляясь друг перед другом своей удалью. Второе, о чём болела душа русского войска: падут они здесь, на речке Рожайке, не удержат татар на этом рубеже, и уже завтра они будут в Москве, а там изгоном пойдут по всей русской земле.
Когда Воротынский скрытно покинул лагерь с основными силами, на воеводу Хворостинина и оставшийся гарнизон легла тройная нагрузка: с прежней твёрдостью стоять на холме, удерживать гуляй-город и, если последует атака, удерживать стены с тем же упорством, как если бы за ними стоял и Большой полк. Но и это было ещё не всё. В нужный момент Хворостинин должен был сделать вылазку за стены, ударить на основные силы Девлет Гирея и тем самым отвлечь его от начавшейся атаки Большого полка, который уже шёл по тылам и неминуемо приближался к татарскому стану с тыла.
Остался в гуляй-городе и Ермак со своими казаками. На рассвете надели чистое, помолились, изготовились. В лагере после ухода воеводы Воротынского с Большим полком стало почти пусто. Ушёл с полком Воротынского и атаман Михайло Черкашенин, увёл своих казаков. Стало сиротливо без братнего плеча рядом. Дмитрий Иванович Хворостинин собрал командиров своего полка, распределил обязанности на предстоящий день. А день ожидался трудный.
Собрал своих товарищей и Ермак. И всем посмотрел в глаза. Вот Матвей Мещеряк, самый, пожалуй, надёжный. Сколько бед с ним довелось перебедовать, сколько трофеев взять! Вот Черкас Александров, совсем юный, но твёрд в бою и мудр, когда надо было решить, казалось, неразрешимое. Тоже не отвёл глаз. И этот тоже умрёт рядом с атаманом, если придёт последний час. Вот есаул Чуб, Ермилко Ивашкин, Фемка, Крень с разорванным ухом, которое уже заживало кое-как, вот другие казаки. Вот Данила Зубец, в изрубленной кольчуге, исподняя рубаха вся в присохшей крови, своей или чужой, не разобрать, ему и переодеться-то оказалось не во что. Сказал: «Выживу, батько, в казаки меня верстай. Не подведу». Что ж, и этот, пожалуй, не подведёт. Вот будто выхваченный из огня, только-только выкованный для битвы молодой казак Митря на чужом коне. Видно, своего потерял, а этого где-то в поле поймал. Напоминал он Ермаку его молодость, и после каждой схватки атаман радовался, видя Митрю живым. Некоторые то ли не выдерживали его тяжёлого взгляда, то ли не верили, что одолеют эту силу, стоящую за щитами, и вырвутся отсюда на свободу. Сказал напоследок, что после боя всем собираться под своими стягами. Он, атаман, не просто обещал им надежду, а вручал её каждому, как ратище[18] или саблю.
Вскоре татары пошли на приступ. Они кидались на стены, висли гроздьями на дубовых щитах, силясь повалить их, закидывали через них лёгкие метательные копья, метили в щели из луков. Но хворостининцы рубили нападавших по рукам и головам топорами и саблями, сбрасывали со щитов длинными крючьями и копьями, добивали на земле.
Манёвр Большого полка между тем затягивался, и были моменты, когда воевода Хворостинин и командиры начинали сомневаться в том, что их задумка закончится удачей, что князю Воротынскому с казаками Михайлы Черкашенина и воеводами удастся занять удобную позицию в тылу татар, а не быть разбиту на пути к исходному рубежу. Пережили защитники гуляй-города и мгновения, когда им казалось, что атакующие поняли, что их за стенами мало, что их план раскрыт, и потому штурмующие исполнены особой ярости и решимости проломить наконец проход в стене, чтобы дать возможность ворваться в городок своей коннице, которая и докончит начатое дело. Но проходили и эти минуты. Рубка у стен продолжалась. Сил, казалось, ни у оборонявшихся, ни у атакующих не убывало.
Наконец от Воротынского прибыл гонец, который передал приказ князя: пора.
Полк Хворостинина построился для вылазки. На коней садились даже легкораненые. Изготовились. Князь подал команду, стрельцы быстро откатили телеги, и в стене, до этой минуты казавшейся неприступно-каменной, образовался довольно широкий проход. В него и устремился хворостининский полк и начал быстро и правильно, как на смотру, растекаться по полю. Предстояла атака. Дело непростое.
Ермак, как всегда, по привычке перед боем вглядывался в лица своих казаков. Даже опытные рубаки и хладнокровные есаулы были бледны и сосредоточенны. Они тоже оглядывались на своих товарищей, чтобы чувствовать плечом братнее плечо. Но не увидел ни одного, кто бы нуждался в слове или хотя бы в жесте поддержки, пусть хотя бы в молчаливом кивке головы. Все были готовы умереть и встречали наступающий час с молчаливым согласием: чему начертано произойти, того не миновать, но за общее дело постоим.
Вот построились. Вот командиры и есаулы подровняли фланги. Вот потянули