– Пусть так, – кивнул я. – А знаешь ли ты о том, что после твоего отъезда я все-таки попал в Преображенскую больницу и долго лечился там от страшного диагноза.
– Милый мой Джордж, мне очень жаль, что всё так вышло. Если можешь, то прости меня. Я знаю, что ты художник, и у тебя очень тонкая душевная организация. И тогда ты, видимо, был сильно потрясён нашими первыми чувствами, а после и нашей разлукой, что нервы твои не выдержали, и ты серьезно заболел.
Она вскочила со стула и, обогнув столик, подошла ко мне очень близко и обняла меня за голову. А после она наклонилась и стала целовать мои мокрые от слёз глаза. Да, господа, предательские слёзы вдруг хлынули из моих глаз, а из сердца вновь выскользнула игла, по имени Митя Кортнев.
– Бедный мой, бедный, – шептала она, лаская меня горячими губами и тонкими пальцами. Она гладила, говорила нежные слова и успокаивала меня, словно маленького мальчика. – Ты просто сильно любил меня, Георгий.
– Я и сейчас тебя люблю, – отвечал я. – Я любил тебя всю свою жизнь.
* * *
На глазах у Гурьева блеснули слезы. Он залпом выпил оставшееся в бокале вино и снова наполнил его доверху.
– В тот же день мы взяли такси и поехали с Настей к ней на квартиру. Своим ключом она отомкнула все двери. Удивительным было то, что в огромной Настиной квартире в эти часы не оказалось ни души. Не было там ни Мадлен, ни той самой странной худощавой горничной. И Аполлона по имени Патрик я тоже там не увидел. Мы с Настей целовались у порога, а после она потянула меня сквозь анфилады комнат, в один неширокий коридор. Пройдя несколько метров, мы уперлись с ней в высокую полированную дверь, расписанную в стиле «Ар-нуво». Настя толкнула её рукой. И я обомлел. Мне показалось, что я перенесся в прошлое на той самой Машине времени Герберта Уэллса. От увиденного у меня снова закружилась голова. Вы не поверите, но здесь в Париже, на Rue Delambre, я очутился в той же самой, восточной комнате, с которой много лет назад познакомила меня Анастасия.
– Я остаюсь верной своим вкусам, дорогой мой Джордж. Ты помнишь, что еще живя в Москве, я показывала тебе точно такую же спальню. Когда-то отец отделал мне её на марокканский манер. Когда я поселилась уже в Париже, то первое что сделала, я соорудила себе точно такую, – Настя улыбалась, наслаждаясь произведенным на меня эффектом.
– Господи, ну конечно, – воспоминания потоком ударили мне в голову. – Как я могу не помнить об этой комнате, когда именно здесь и произошла наша с тобою первая близость. Правда, закончилась она для меня не так, как я хотел, – я покраснел от неловкости.
– Милый Джордж, надеюсь, что ныне для нас обоих всё будет заканчиваться намного лучше.
Мои ноги утонули в мягком ворсе персидского ковра.
– Проходи и садись на диван. А я переоденусь и принесу тебе немного вина, Настя удалилась за одной из потаенных в стене дверей, расписанных знакомыми магрибскими бело-синими узорами. Вернулась она, одетой в изумительный восточный наряд, сшитый из тончайшего зеленого шелка.
– Господи, ну как же ты красива, – прошептал я, не сводя с неё восхищенного взгляда. – Ты меняешься каждый новый день. Когда я рядом с тобой, то забываю обо всём на свете.
– Так и должно быть, – отвечала она, сияя зеленью лукавых и прекрасных глаз. – Выпей снова моего любимого Фалернского вина, – она протянула бокал. – Это вино пили еще во времена Понтия Пилата.
– Ты жила там? – спросил я, затаив дыхание.
В ответ она лишь загадочно улыбнулась.
Я сделал несколько глотков и стал чуть пристальнее рассматривать ее диковинный наряд. Я увидел, что её ножки, упрятанные под марокканским шелковым платьем, были одеты в прозрачные шальвары. И я вспомнил о них. В этих самых шальварах я видел её в своих маятных видениях. Облако воспоминаний окутало мою горячую голову, а может, на меня так сильно подействовало вино, но я тотчас, же вспомнил детали всех тех галлюцинаций. И я вспомнил свою, как мне казалось, крайне унизительную и отвратительную просьбу. Я вспомнил о том, как я много раз пытался вымолить Настю о снисхождении и дать мне вволю насытиться ею. И в эти самые минуты мне показалось, что будто Настя угадала мои мысли. В выражении её лица появилось нечто плутовское и коварное. А зелень глаз сделалась гуще и темнее. Она облизала губы и взмахнула длинными ресницами.
– Настя, я безумно хочу тебя, – прошептал я и потянул её за руку в сторону огромной кровати с балдахином. – Я хочу тебя с самой первой минуты, как только увидел тебя идущей по ковровой дорожке в Ритце. Да, что там, я хотел и хочу тебя все эти годы. Я сдыхал все эти годы от смертельного желания, обладать тобою! – почти выкрикнул я.
– Нет, милый, не так быстро… – вдруг зашептала она низким голосом, и от этого её странно изменившегося голоса у меня по телу поползли мурашки и встали дыбом волосы. – Перед тем, как я разделю с тобою это ложе, я должна закончить одно весьма важное дело.
– Какое? – я похолодел.
Сердце мое сделало кульбит, и я почувствовал внезапно подступившую дурноту. У меня мгновенно потемнело в глазах, и, кажется, я потерял сознание. Очнулся я быстро, но совсем в ином помещении. Как оказалось позднее, одна из боковых комнат Анастасии была обустроена на манер средневекового подземелья, стены которого были тоже облицованы восточной мозаикой. И что вы думаете? Это было то самое подземелье из моего тогдашнего дурного сна. Как и тогда, я стоял в этом сне полностью обнаженным на неком возвышении, напоминающим небольшой постамент. Как и тогда в моих странных видениях, ныне я был крепко привязан к позорному столбу, а мой член и тестикулы были туго перехвачены каким-то весьма хитроумным узлом. Да, они были перехвачены шелковым шнуром. И как тогда, в том сне, я опять ощущал болезненную жажду. И жажда эта выражалась в сильном