Проснулся я в тот день почти в обед. Супруги рядом не оказалось. Я принял душ и, переодевшись, спустился в столовую. Александра с помощью прислуги накрывала на стол.
– Георгий, ты будешь обедать? – произнесла она невозмутимым тоном.
– Да, буду, – согласился я. – Есть ужасно хочется. А где мальчики?
– Они ушли играть в теннис. Вернутся часа через два.
– Вот как, – старался улыбаться я. – Александра…
– Да? – отвечала она, не глядя на меня.
– Ты извини, дорогая, за вчерашнее. Возможно, я заставил тебя поволноваться.
Она не отвечала мне. Но я видел по выражению её лица, что она крайне недовольна тем, что я не пришёл ночевать. Тогда я, стараясь, в свою очередь, не смотреть ей в глаза, поведал лживую историю о том, как я нечаянно уснул в собственном кабинете.
– Понимаешь, у меня так сильно болела голова, что я не нашел в себе даже силы, встать и отправиться домой, – подытожил я.
– Тогда тебе надо непременно посетить доктора, – чуть мягче произнесла Александра.
И я с ней согласился, пообещав, что в скором времени отправлюсь к нашему семейному врачу. А после мы уже разговаривали, как ни в чем не бывало. И с тех самых пор, господа, в моей жизни начался период тотального вранья. Забегая вперед, я со стыдом готов признаться в том, что по части обмана я сделался совершенным виртуозом. Я придумывал такие небылицы и причины своего отсутствия в семье, что мне надо было бы дать какую-нибудь театральную премию за подобное лицедейство. Конечно, все это длилось не столь уж долго, и пришло время, когда я был полностью изобличен. Но это было впереди. А в том самом мае 1922 года моя супруга Александра еще свято верила в мою порядочность и искреннюю честность.
* * *
Последние слова Гурьев произнес с плохо скрываемым сарказмом и желчью в голосе.
– Ах, если бы вы знали, друзья, сколько раз, вспоминая эти дни, я мысленно каялся перед своей святой супругой. Сколько раз и на исповеди я каялся перед священником за совершенные грехи. Но даже сейчас я не хочу снова лгать и лицемерить, изображая из себя святошу, сгораемого от мук совести. Теперь уже перед вами, мои юные друзья. Если бы я изрёк ныне, что я сожалею о том, что ради Насти я совершил столько грехов, то я солгал бы вам вдвойне. Ибо не было, и нет до сих пор в этом мире силы, могущей отвернуть меня от моей рыжеволосой возлюбленной.
Глава 7
Продолжение рассказа графа Гурьева Георгия Павловича
В тот же день, во время обеда, я ловко соврал Александре о том, что вчера мне позвонил мой компаньон, приехавший из Лондона. И что сегодня у меня с ним состоится встреча в семь часов вечера.
– Так ты снова будешь поздно? – спросила меня жена.
– Не думаю, Сашенька. Если только не произойдет нечто непредвиденное. Мы встретимся в конторе, а потом я, полагаю, поехать в «Cafe des Anglais»[22]
– Даже туда?
– Я ещё не решил. Там видно будет. Вечером я позвоню им и закажу столик.
А после Александра рассказывала мне о том, как завершился вчерашний вечер в Ритце и об успехах сыновей. Потом пошли свежие сплетни о наших общих знакомых. Но слушал я её невнимательно. Я мысленно уже был рядом с бульваром Монпарнас, на улице Деламбр (Rue Delambre).
– Ты поедешь на ситроене? – спросила меня жена.
– Еще не решил, – отвечал я, зная, что вряд ли смогу сейчас управлять машиной. Как и вчера, я чувствовал в руках непривычное дрожание.
Я едва дождался шести часов. А после, взяв незаметно для жены один из своих самых маленьких мольбертов и надев довольно элегантный костюм от Молино в мелкую полоску, узкие черно-белые броги[23] и шляпу-боулер, я отправился туда, куда рвалась моя душа.
Я вызвал такси и поехал на бульвар Монпарнас.
* * *
– Наверное, слушая мою историю, вы много раз, друзья, думали о том, что я рассказываю вам некие сказки или небылицы, ибо любому здравомыслящему человеку всё изложенное может показаться эдаким легким бредом или потоком неконтролируемой фантазии свободного художника. Если честно, то я до сих пор порою терзаюсь сомнениями, а здоров ли я психически, либо откровенно и безнадежно болен. А впрочем, еще в самом начале я честно предупредил вас о собственной болезни.
Итак, с огромным волнением я подъехал к дому Анастасии, что находился на улице Rue Delambre. Какое-то время я еще сидел в небольшом скверике и курил, ожидая назначенного часа. Ровно в семь я позвонил в двери Настиного подъезда.
И внимание, господа, начинается новая мистика. Дверь в парадное мне открыла та самая сухопарая и вредная горничная, которая в далеком 1901 общалась со мною в особняке Ланских на Остоженке! Вы помните, что тогда она разговаривала со мною на немецком. Именно она и сообщила мне об отъезде Насти в Париж. И каково же было моё новое изумление, когда я понял, что и внешний вид этой дамы тоже не претерпел ровно никаких изменений. Конечно, если не считать того, что волосы горничной теперь были острижены по последнему писку моды в виде причёски под названием «Касл Боб», и также претерпела изменение её форменная одежда. Темно-синее платье с передником стало по моде короче. Пока я с изумлением таращился на лицо этой странной женщины, она сделала вид, что вовсе не узнает меня и заговорила со мной на чистом французском, вежливо пригласив меня в квартиру.
А далее по широкой мраморной лестнице, уставленной вазонами с охапками свежих цветов, мы поднялись с ней на второй этаж этого здания. Пройдя через роскошную переднюю, я очутился в довольно просторной гостиной, обставленной в неком миксте двух стилей. Это был новомодный «Ар-нуво» с элементами пышной классики. «Ар-нуво», господа, пожалуй, самый сложный стиль для дорогих интерьеров. У нас в России его еще часто именовали «Модерном». Но именно в этой комнате «Ар-нуво» был представлен в своём исключительном великолепии. Роскошная мебель цвета шамуа поражала своей легкостью и плавностью линий. На потолке, украшенном замысловатыми и почти невесомыми карнизами, сияла люстра, сделанная виде множества цветков белой лилии. На огромных окнах и в элементах декора, дверях и