Гурьев тяжко вздохнул.
Итак, к своим сорока четырем годам я постарался сложить все воспоминания о Насте в то же самое место, где хранились и мои ностальгические образы прошлой России, былые грёзы беспечной юности, а так же трогательные эпизоды, связанные с Митей Кортневым.
Правда, помимо моего старого увлечения живописью, было еще одно, весьма странное занятие, которое каким-то образом связывало меня с воспоминаниями о Насте. Так же, как и в Москве, я принялся коллекционировать разные духи и смешивать ароматы. Я вам уже рассказывал об этой моей страсти. Я всё пытался по памяти восстановить её таинственный запах. Но, увы, мои воспоминания о нём теперь стали зыбкими. Я почти не помнил его. И лишь тщетно пытался его воссоздать.
И вот однажды произошло одно событие, которое вновь потрясло меня до самого основания и перевернуло всю мою дальнейшую жизнь. Я запомнил эту дату. Это случилось 30 апреля. Поздним вечером. Мы с супругой были приглашены в банкетный зал отеля Ритц на празднование дня рождения её подруги, сиятельной графини Р-ской. Она была старше моей супруги лет на десять. Но они были еще дружны со времён юности. И я неплохо общался с её супругом. Иногда мы все вместе выезжали в сторону Булонского леса и проводили совместные пикники на природе, а так же катались на лодках по Нижнему озеру. Помимо нас с Александрой на празднование дня рождения Марии Р-ской было приглашено еще около десяти человек. Для этого было арендовано несколько столиков, составленных вместе. В другом же крыле банкетного зала ужинали другие господа. Ритц редко пустовал – его великолепнейшие залы были всегда наполнены изысканной публикой. Чуть ранее я часто бывал здесь на различных званых обедах и благотворительных аукционах. Я иногда встречал здесь Феликса Юсупова с Ириной, а так же Константина Бальмонта, Александра Вертинского и многих других знаменитых личностей… Я знаю, что позднее, именно в Ритце прошло первое дефиле Юсуповых, их знаменитого дома «IRFE». Но речь сейчас не об этом.
Уже были выпиты первые бокалы за здравие именинницы, испробованы первые изысканные закуски и сложные блюда, кое-кто из публики пошёл танцевать в сторону танцпола. Небольшой оркестр играл незнакомый дивный фокстрот. Всюду сияли электрические лампы, отражаясь в огромных золоченых зеркалах и хрустальных фужерах. Меж столиков сновали стройные официанты во фраках, с темными, набриолиненными до блеска головами. Пахло сладковатыми духами, свежими розами, английскими сигарами и дорогими винами. Слышался хруст чистых салфеток, и деланный женский смех. В уши вливалась русская и французская речь. О белый фарфор звякали серебряные вилки и ножи. Ритц, как всегда, блистал от своей утонченной и презентабельной роскоши. Облокотившись о спинку стула, ленивым взглядом я посматривал на танцующих и фланирующих мимо светских красавиц. Всех женщин тогда поглотила эмансипированная «флэпперская» мода. Правда, здесь, в Париже, многие укороченные платья были расшиты стразами, каменьями и стеклярусом в стиле Ар-деко. А на головах парижанок сверкали диадемы и разномастные повязки, украшенные блестками, пайетками и перьями.
Я помню, как Александра положила свою узкую ладонь на мою руку. Перед глазами блеснули её бриллианты.
– Джордж, пригласи меня танцевать, – шепнула она на ухо.
В ответ я кивнул. И приподнялся из-за стола. Пока я отставлял в сторону стул, я совершил одно неловкое движение и уронил на пол серебряную вилку. И не смотря на то, что у нас под ногами простирался дорогой глянцевый паркет, вилка упала на пол с таким странным и гулким звоном, что я невольно вздрогнул. Этот звон походил на усиленное колебание музыкального камертона. Он множился и простирался по всему залу, неся за собой дивное эхо. У меня вмиг заложило уши и показалось, что все звуки исчезли, и воцарилась полная тишина. Это было похоже на мгновенное погружение в какой-то вакуум. Все движения людей сделались замедленными, словно бы в остановившемся кадре. Я повернул голову к Александре. В этом кадре она стояла, словно окаменевшая статуя. Точно так же выглядели и все гости за столом. И тут со стороны центрально прохода, застеленного красной ковровой дорожкой, подул тёплый ветер. Да, это был легкий тёплый бриз. Вы спросите меня, откуда он мог взяться в этом закрытом со всех сторон помещении. Но это был именно ветер. И вместе с ним мои ноздри уловили самый изумительный в мире запах. Это был тот самый аромат. Так пахла только Анастасия.
Я повернулся в сторону этого аромата, и в этот момент мне показалось, что от электрической люстры отделился огромный огненный шар и, превратившись в небольшое солнце, ворвался прямо мне в голову. Я качнулся и еле удержался на ногах. А после ко мне вернулись все звуки этого мира. Зал наполнился громкими аккордами фокстрота, вновь зажурчала человеческая речь, и застучали вилки и ножи. Один из официантов мгновенно пришёл мне на помощь, и быстрым движением поднял с пола вилку. От лица Александры исходила сияющая безмятежность. Похоже, что во время помутнения моего сознания никто и ничего не заметил. Все вещи и люди в этом зале продолжали двигаться, либо существовать по своим прежним правилам. Но только я понимал теперь, что что-то случилось. Моё сердце гулко бухало возле самого горла. Я вдруг почувствовал, что этот мир изменился. Он никогда уже не станет прежним. Мне показалось, будто в нём поменялось нечто самое важное, наполнив всё сущее совсем иными смыслами. Я вдруг остро ощутил в груди предчувствие какого-то яркого праздника. С детства и ранней юности почти каждому из нас было знакомо это острое и такое незабываемое чувство. И именно его я испытал в эти мгновения. И этот дивный запах, идущий из середины зала. Я знал, что как только я поверну голову в ту сторону, я сразу же увижу – ЕЁ! О, как я теперь это знал…
И это произошло. По ковровой дорожке, в центр зала, не шла, а летела высокая и стройная женщина, одетая в какое-то немыслимое, очень тонкое шелковое платье нежно фисташкового цвета. Это платье сильно отличалось от всех тех нарядов,