В конце 1903 года я женился. Мне тогда уже было двадцать пять, и дядя посчитал, что наступило время для моей женитьбы. Теперь я снова жил в Москве и служил при Московском Департаменте министерства финансов. На том самом месте, куда и прочил меня мой незабвенный дядя Николя. Благодаря моим стараниям и всем тем знаниям, что я когда-то получил в Цюрихе, я даже потихонечку поднимался по карьерной лестнице, и передо мною маячила должность начальника одного из отделов. Кстати, я вернулся и к своим занятиям живописью. Правда, я старался писать одни лишь пейзажи и совсем не желал рисовать женские образы, ибо рано или поздно из моей палитры лезли одни померанцевые цвета. Как вы догадываетесь, моя кисть с завидным упорством осеняла все женские лики ореолом рыжих волос. А после, придя в себя, я рвал на клочки эти рисунки, проклиная себя за подобную слабость.
Мою жену звали Александрой Николаевной Мещерской. Она была потомком одной из ветвей графского рода Мещерских. Их благородный и весьма достойный отпрыск. Вы спросите меня, откуда я её узнал? И я отвечу весьма просто – всё произошло ровно так, как и предрекал мой заботливый дядюшка. Именно он свёл меня с моею будущей супругой. Правда, накануне знакомства с Александрой, дядя довольно долго вёл переговоры с родственниками моей жены. Обговаривалась каждая деталь нашего будущего брака. Дядя непременно желал мне в жёны состоятельную особу, благородных кровей, здоровую и хорошего воспитания. И всё же – самой существенной частью всех этих сговоров и предстоящего сватовства стал вопрос о слиянии весьма солидных капиталов двух наших семейств. Вопрос финансов был-таки первичен.
Когда с долгими деловыми переговорами было покончено, меня, наконец-то, познакомили с моей будущей невестой. «Смотрины» состоялись на очередном балу. Обе стороны, как плохие актеры на провинциальной сцене, делали вид, что сие знакомство состоялось случайно. Однако при этом моя невеста чуть не упала в обморок от слишком затянутого корсета и множества любопытных глаз, что рассматривали её с гораздо большим пристрастием, чем цыгане рассматривают породистых лошадей. Все эти лицемерные пассы были настолько отвратительны мне самому, что я хихикал иногда не к месту и даже шепотом посоветовал дяде, чтобы он попросил у Александры открыть рот.
Тот вначале не понял меня, а потом украдкой рассмеялся, оценив мою дурацкую шутку. Но совершенно на голубом глазу ответил мне, что все медицинские и эстетические вопросы он прояснил еще задолго до «Смотрин».
Меня замутило после его ответа. Казалось, что я участвую в каком-то дешевом человеческом фарсе.
– Дядя, к чему всё это? – вопрошал я после бала.
– Ты о чём, милый?
– Зачем вы выбираете мне невесту, словно лошадь?
– Да нет, дорогой, я выбираю тебе будущую жену намного щепетильнее, нежели лошадь, ибо с ней тебе придется прожить всю твою жизнь и родить детей, ваших будущих наследников.
– Ты даже не допускаешь присутствия каких либо амурных чувств на этом долгом мероприятии?
– Амурных чувств? – он хмыкнул. – Да, ради бога. Амурные чувства будут как нельзя кстати, особенно в первые годы вашей супружеской жизни. По крайней мере, они крайне желательны для появления здорового потомства.
– Во-от!
– Заметь, я сказал, желательны, но вовсе не обязательны. Поверь. В хорошем браке важнее всего – трезвый расчет.
– Скажи мне, дядя, ты всегда был таким циничным? От самого рождения?
– Нет, Георгий, ранее, я, как и ты, бывал иногда очень глуп.
– Жаль, что я сам не застал это святое время.
* * *
– К счастью, моя невеста оказалась далеко не крокодилом. А, наоборот, весьма миловидной и статной особой. И к тому же она была далеко не глупа. Кстати, она закончила курсы в Смольном институте. Не Арсеньевскую гимназию… Мда… – Гурьев усмехнулся. Но усмешка вышла немного печальной. – Итак, Александра была достаточно хороша и мила в обращении для того, чтобы вся наша немногочисленная родня от всего сердца полюбила её и с удовольствием приняла её в лоно нашего семейства. Вы, Борис Анатольевич, – он обратился ко мне, – наверняка неоднократно видели её. Конечно, она немного изменилась к своими сорока пяти, но, я полагаю, до сих пор сохраняет следы былой красоты и породы семейства Мещерских.
– Да, я знаком с Александрой Николаевной уже пару лет, – подтвердил я, не без тени смущения. – И я знаю вашу бывшую супругу, как женщину весьма привлекательную внешне и довольно рассудительную.
Гурьев опустил глаза и кивнул:
– Она всегда нравилась мужчинам. Особенно уже здесь, в Париже, у неё хватало поклонников и воздыхателей. Да, вы, Борис, её видели в своей благословенной Америке. А для Алекса я скажу, что у моей жены светло русые волосы и карие глаза. И она совсем не похожа на Анастасию. Мы развелись с ней в 1922, уже будучи в эмиграции. От этого брака у меня есть двое замечательных мальчиков. Борис как раз и привез мне некоторые документы и фото моих повзрослевших сыновей. Старшему сыну Николаю нынче исполнилось уже двадцать три. А младшему Анатолию почти восемнадцать. Кстати, старшего сына я назвал в честь моего незабвенного дяди – Николая Александровича. Да, и потом отца моей супруги тоже звали Николаем. Мой дядя, пока был жив, очень любил наших с Александрой детей. И желал бы, чтобы от этого брака у меня были ещё дети, но, судьба распорядилась иначе.
Александра написала мне письмо, в котором просила совета, относительно будущей учебы младшего сына. А старший нынче уже окончил Гарвардский университет. Вы, верно, удивитесь, но мои мальчики, в отличие от вас с Алексом, почти не говорят по-русски. Их русский звучит уже с большим английским акцентом. И поверьте, это для меня еще одна болезненная тема. Пока мы жили одной семьей, даже в эмиграции, я старался говорить с ними только по-русски. Я заставлял их читать русскую литературу. Я делал всё, чтобы они никогда не забыли свою великую родину. Но, когда Александра приняла окончательное решение уйти от меня, старшему Николаю было семнадцать. А младшему и того меньше – всего одиннадцать. И потом мои дети сразу же уехали в Америку. И уже спустя четыре года они оба довольно посредственно изъяснялись по-русски. Я слишком отвлекся, рассказывая о дне сегодняшнем.