– Господи, сколько людей вы погубили! Вы и меня сожжете, как тех, кого убили?
– Они сами виноваты. Вели бы себя тихо, и были бы сейчас живы. Но, вас я убивать не буду. Зачем же лишние жертвы? Вы посидите здесь в подвале еще сутки. Я закрою вас здесь. Ключ от наручников я оставлю на полу. Вы дотянетесь до него и освободите свои руки, после того, как захлопнется дверь. Но не пытайтесь выйти из подвала. Дверь – бронированная, стены – бетонные. Здесь не комфортно, но сутки вы продержитесь. А затем вас найдут и выпустят на свободу. К тому времени я буду далеко отсюда.
Аркадий Александрович положил на пол маленький ключик.
Дверь захлопнулась. Марина ждала чего-нибудь страшного: вспышки, взрыва, но было тихо. Она ногой дотянулась до ключа, подтащила его к себе. Взяла в свободную руку, наручник расстегнулся. Потирая руку, Марина обошла свою камеру. Действительно, не выбраться. Каземат, да и только. Хорошо, что есть хоть слабый свет и вентиляция, сыровато, но до завтра она дотерпит. Есть не хотелось, ее все еще слегка подташнивало, а вот пить… В мозгу вспыхнуло видение: кухонный стол, две чайные чашки, струйки пара…
«Боже мой, Андрей дома с ума сходит! Зачем я не послушала его! Что он подумает, когда найдет мою машину? Андрюша, милый, прости меня! Если выйду отсюда – больше никогда!.. Если. Что значит «если»? Это у меня после отключки – туман в голове. Туман. Сумерки. Ненавижу сумерки! Свет плохой – вот и мысли мрачные. Все будет хорошо. Уже полчаса прошло – и ничего».
Неожиданный звук привлек внимание Марины. Кто-то открывал снаружи дверь. Вернулся Горин? Может, он передумал отставлять свидетеля в живых? Марина встала сбоку от двери и приготовилась. «Ударю его ногой. Он не ожидает удара. У меня получится, не зря же я когда-то занималась дзю-до! Я все вспомню! Эх, позиция не очень удобная, и голова не в порядке…»
Дверь скрипнула и отворилась. Нога Марины попала в пустоту, она упала, потеряв равновесие. Рефекторно успела подставить руки, но затем сразу расслабилась, распласталась на полу, изображая потерю сознания. Лежала и прислушивалась, готовая вскочить и сражаться.
– Я же тебе, Иваныч, говорил, что не стоит идти первым.
– Да, Штырь, и тут ты оказался прав.
Оба голоса не знакомы. Сообщники Горина? Или те, кто её должен выпустить?
– Марина, ты живая?
– Живая, – от неожиданности Марина перестала прикидываться и начала вставать.
Сильные руки осторожно помогли ей подняться с пола, придержали за плечи.
– Не сильно ушиблась?
– А вы кто? – вопросом на вопрос ответила Марина, пристально вглядываясь в лицо худого немолодого мужчины одного с ней роста. Редкие волосы зачесаны назад, под нависшими надбровными дугами – холодные серые глаза, большой лоб с залысинами изборожден морщинами, глубокие складки пролегли на щеках и по бокам рта от крыльев слегка курносого носа.
– Если тебе интересно, мое имя – Гусятников Николай Иванович, а это мой помощник. К нему можно обращаться просто – Штырь.
Он улыбнулся, показав полный рот золотых зубов.
– Вы – отец Карины!
– Угадала.
– Вы догнали Горина?
– Нет, зачем самому мараться? Он своё получит.
– А дверь как открыли?
– Обижаешь!
– Простите, а телефона у вас нет? Муж беспокоится, я только два слова скажу, что со мной все в порядке. А то Горин мой телефон отобрал, да и все равно он разряжен.
Звони.
– Андрюша, я с чужого телефона, свой потеряла. У меня все хорошо, и Катя нашлась. Извини, я за рулём, перезвоню попозже.
– Машину вести сможешь? Тогда – лады. Мы тебя к твоей тачке подбросим, и ты нас не видела, и мы тебя. Ловко ты в Михайловке от Штыря оторвалась, молодец.
– Я в магазине через задний ход вышла. Панамку и очки черные надела, на себя кофту набросила, я их в магазине купила. А потом на автобусе уехала. Спасибо вам огромное, что меня освободили. Я не представляю, что бы с моими родными было, пока бы я сутки сидела в этом подвале.
– Какие сутки?
– Но он обещал, что меня через сутки освободят.
– Ну, ну. «Блажен, кто верует – тепло ему на свете!»
– Я думала, что он…
– А ты не думай. Благодари Бога, что мы здесь оказались. Пойдем-ка в машину. А ты, Штыть, пошарь, нет ли в доме чего интересного.
Марина с Николаем Ивановичем пристроились на заднем сиденьи джипа.
– Николай Иванович, а вы скажете Карине, что вы ее отец?
– Посмотрю, как карты лягут. Нужен буду, сознаюсь. Но разные у нас с ней дороги. Вряд ли обрадуется дочка такому отцу.
Марина потерла запястье. Саднила ранка под кожей, содранной наручником.
– Ничего, до свадьбы заживет.
– А я замужем. И сын есть.
– И что же муж тебя отпускает куда ни попадя?! И не боится ведь.
– А я ни во что опасное не… – Марина не успела ответить.
От дома к машине бежал Штырь, держа в руках какой-то предмет. Но внимание Марины было приковано к другой фигуре. Женщина в полинялой пестрой юбке неуверенным шагом шла к их машине. Николай Иванович выскочил и побежал ей навстречу.
– Карина? Дочка! Господи! Как же ты здесь оказалась?
Женщина остановилась, волосы на голове ее топорщились ёжиком, на щеке алела свежая ссадина, но взгляд был острым, внимательным.
– Я вас не знаю.
– А я Гусятников Николай. Говорила про меня мамка? Нет? Господи, как на Светланку похожа! Письмо ты мне написала, когда бабушка умерла. Помнишь?
Марина деликатно отвернулась в другую сторону, Штырь переминался с ноги на ногу, не зная, как бы отойти, не мешая.
А два взрослых человека, обнявшись, плакали, не стесняясь слез.
Штырь не выдержал.
– Николай Иванович, глянь-ка, что я нашел в котельной. Бабахнуло бы так, что ни одного целого кирпичика бы не осталось.
– Что это?
– А на газовом котле стояло. Еще бы полчаса и все, кирдык. А дамочка в соседней клетушке сидела, рядом, в подвале.
Марина похолодела. «Он же обещал, через сутки. За что меня? А её? Тоже не пожалел. А говорил, что любил!» Ей стало невыносимо жалко себя. Она сжалась в комочек и заплакала. Слезы стекали по щекам, но она их не вытирала.
– Ну, вот, устроили мне здесь болото, – Николай Иванович осторожно