– Домой, – твердо сказала Карина, задумалась. – В Москву.
– Сейчас журналистку твою до Михайловки подбросим, и отвезем тебя, куда скажешь.
Джип взревел и помчался по шоссе в сторону Михайловки.
«Все хорошо, что хорошо кончается», – Марина вытерла слезы.
– Папа, расскажи о себе, я ведь ничего о тебе не знаю, – заговорила Карина.
– Расскажите, пожалуйста, – добавила Марина.
Николай Иванович откинулся на сиденье, голос его звучал ровно, словно не свою, а чью-то чужую историю рассказывал.
…Отмотал всю жизнь за чужие грехи. По дурости залетел в первый раз. Я когда Светланку встретил, влюбился по самые уши. Хотел как лучше, деньжат накопить к свадьбе. Да главбух, гнида, пусть Бога благодарит, что своей смертью помер, подставил меня, сопляка. Сам сухим из воды вышел, а на меня навесили по полной. Светланка ребенка ждала. А что я мог сделать? Себя порешить хотел с горя, да Бог отвел.
Письма писал Светланке, но ответа не получил ни на одно. Все время думал о ребенке. Я ведь даже не знал, кто у меня родился: сын или дочь.
Вышел на свободу. Худо-бедно устроился. Не надеялся, что Светланка меня ждет, но думал, а вдруг. Раздумывал, ехать ли нет? И тут письмо пришло от дочери. Дочь у меня оказывается родилась! И Кариной назвали, как я хотел.
Дочка писала, что её бабушка умерла. Каринка осталась одна. Я не понял, где же Светлана, куда мать-то делась, и решил сам съездить, дочку повидать, разобраться во всем. Приехал в деревню, сразу нашел их дом. Я на зоне каждый день себе рисовал, как приду к ним в дом. Помнил даже тропинку в лесу, чтоб путь срезать.
Пришел. А дом пустой стоит. Соседи все выложили как на блюдечке с голубой каемочкой. Даже денег не давал, так, бутылку водки поставил. Одной хватило бутылки, хотя и три припас. В красках описали. Я к дому подался, где моя зазноба гнездо свила. А домина стоит, что дворец! Тебя, дочка, повидал издали, но насмотрелся. Ты с сестрой своей была. Я сначала растерялся: а которая моя? А потом присмотрелся и узнал.
– А как узнали?
– Похожи вы обе на мать. Глаза одинаковые, материны, губы, лицо тоже её. И волосы у обоих светло-русые. У вас в тот день даже платья одинаковые были, и волосы хвостом завязаны. А нос-то мой у тебя был, и брови к вискам приподняты. У нас у всей родни так. У внучки моей, Снежанки, такой же носик.
– А дальше что было? Вы в дом вошли?
– Нет, не заходил я ни в какой дом. Постоял, полюбовался на дочку. Тут муж Светланкин вышел. И обидно стало: на какого борова Светка меня променяла! Полдня простоял на улице, но не зашел. Свидетелей много нашлось, кто меня заприметил. А затем на берег ушел, водки напился с горя, заснул, ничего не помнил. Назавтра меня взяли. Сказали, что вечером какой-то гад всю семью порешил: самого борова, и Светланку мою, и дочку. Я рубаху на груди рвал, что не причастен. Но боров Светланкин в начальниках больших был, как тут «висяк» оставить. Я им, как подарочек, подвернулся.
Вышки не дали. Деньжата у меня были, адвоката дорогого нанял. Тот все случившееся на самооборону перевел. У Горина пистолет в руке был. Адвокат и подвел меня под другую статью: мол, подзащитный дочку пришел повидать, а Горин с пистолетом полез. Подзащитный убежал. Как-то лампа сама упала, керосин разлился. Не мог же я свою родную дочь погубить.
Повезло, что на моей одежде следов керосина не нашли. Но подох бы я на зоне, если б цели не было: гада того найти, и живьем сжечь. Чтобы мучился, как мои девочки, чтобы орал и в огне корчился.
Деньги у меня в надежном месте припрятаны были. Тогда, в первый раз, когда понял, что сяду, успел деньги у спекулянтов в доллары перевести. Спрятал в надежном месте. И дождались меня денежки. Целое состояние по теперешним ценам. Пригодились денежки, нашел я того гада. Ох, и мешала ты мне! Я-то отомстить хотел, а ты чего ввязалась?
– Сначала меня Снежана попросила помочь. А потом из принципа стала вести расследование. Горин Аркадий Александрович меня оскорбил. Теперь я понимаю, он не хотел, чтобы его жену нашли. Я решила ему доказать, что я чего-то стою, как журналист. А как вы догадались, что она – Карина?
– А памятник, ангел. Видела же ангела? Я ведь каждый год на годовщину на могилки приезжал. А тут вижу, Марине Григорьевне памятник кто-то поставил. Я к соседям. Те говорят, дочка Горинская приезжала и поставила. С чего бы ей разоряться на этакие бабки? Поставила бы плиту мраморную, если глаз резала ржавая железяка, чтоб было, как у тех, троих. Но такой памятник!
Отыскал я контору, что памятник делали. Нашел их мастера. Описал он Горинскую дочку один в один. Она заказала. Дорогой заказ, эксклюзивный, срок установила в 2 недели. И сказала она, когда выбирала памятник, хочу, мол, память увековечить доброго человека. И причем здесь Горинская дочка? Она, поди, бабки своей деревенской не видала, не помнила, как ее звали. Разыскал я её в Москве. Видная стала, важная из себя. На Светку похожа, аж сердце занялось, как увидел. Та, конечно, проще была, мягче и добрее. Смотрел и не мог понять, кто она: дочь моя или сестра её? И тут Снежана к ней подошла. Глянул на внучку, и сомнения отпали разом: моя кровиночка, моя родная.
Хороший ты, Маринка, журналист, и человек тоже. А вот и тачка твоя. Мои ребята, на всякий случай ее посторожили. Принимай, в целости и сохранности. И попрощаемся.
Николай Иванович вышел из машины, знакомые Марине преследователи выжидательно посмотрели на своего шефа. «Скажет, зарезать – зарежут», – подумала Марина.
– Ну, что орлы? Не соскучились? А я хозяйку машины привез.
Марина привычно села на свое место, автоматически достала бутылочку воды, жадно отхлебнула. Вот и все. Через час-два она будет дома, и забудет весь этот кошмар.
– А с Гориным что будет? – Марина повернулась к Николаю Ивановичу.
– А вот этого тебе знать не обязательно. Ну, пока!
– До свидания!
– Прощай!
Николай Иванович сел в свою машину. Штырь махнул Марине рукой. Джип развернулся и умчался прочь.
***
Прошло две недели.
– Снежана? Заходи в дом. – Марина пропустила в комнату нежданную гостью.
– Я ненадолго, привезла твои деньги.
– Какие ещё деньги?
– Марина, не будь такой