43
Нельзя не заметить, что предъявляемые к единичному человеку притязания возрастают в этом пространстве до такой степени, какую раньше невозможно было себе представить. Фигурирующие здесь отношения уже не могут быть расторгнуты, они предполагают экзистенциальную вовлеченность человека. По мере распада индивидуальности единичный человек утрачивает способность сопротивляться мобилизации. Все более безрезультатным становится затухающий протест, исходящий из частной сферы. Хочет того единичный человек, или нет, — он несет предельную ответственность за те предметные связи, в которые он включен.
Законы войны имеют силу также для экономики и для любой другой сферы; различия между участвующими и неучаствующими в битве более не существует. Можно было бы составить целые библиотеки, в которых тысячекратным эхом раздавались бы жалобы человека, внезапно обнаружившего, что он подвергся нападению из невидимых зон и оказался полностью лишен своего смысла и своих возможностей. Такова единственная, обширная тема упаднической литературы наших дней, однако у нас нет больше времени на то, чтобы заниматься ей.
Такая вовлеченность не знает исключений. На дитя в колыбели или даже в материнской утробе она распространяется с той же неизбежностью, что и на монаха в его келье или на негра, надрезающего кору гевеи в тропическом лесу. Таким образом, она тотальна, и отличается от теоретической вовлеченности в сферу всеобщих прав человека тем, что совершенно практична и не может быть отклонена. Можно было принять решение относительно того, быть или не быть бюргером; однако в отношении рабочего этой свободы решения более не существует. Тем самым вычерчивается уже наиболее широкая ступень новой иерархии; она характеризуется бытийной и неизбежной принадлежностью к типу, определенной формовкой, оттиском гештальта, который ставится под давлением железной закономерности.
Такая вовлеченность предполагает у человека иные свойства, иные добродетели. Она предполагает, что человек не изолирован, а именно вовлечен. Но тем самым свобода уже перестает быть той мерой, эталон которой составляет индивидуальное существование единичного человека; свобода определяется степенью, в какой в существовании этого единичного человека выражается тотальность мира, в которую он включен. Тем самым оказывается дано тождество свободы и послушания, правда, такого послушания, которое подразумевает, что от старых уз не осталось и следа. Жалобы по поводу утраты этих уз столь же многочисленны, что и жалобы по поводу утраты индивидуальности.
Но тип никоим образом не лишен вообще всяких уз; он связан особыми, более жесткими узами своего мира, внутри которого нетерпима никакая инородная структура. Переживание типа, как уже было сказано, не уникально, а однозначно; с этим сопряжено то, что единичный человек не является незаменимым, а вполне заменим и притом заменим в той мере, которая удовлетворяет требованиям всякой доброй традиции. Тип совершенно иначе связан с добродетелями порядка и подчинения, и беспорядок во всех жизненных отношениях, знаменующий нашу переходную эпоху, объясняется тем, что индивидуальные оценки еще не были однозначно заменены иными, типическими оценками, то есть не был изменен стиль. Тот факт, что диктатура в любой ее форме считается все более необходимой, лишь символизирует потребность в этом. Диктатура же есть лишь переходная форма. Типу неведома диктатура, потому что свобода и повиновение для него тождественны.
Этой наиболее объемлющей ступени, этому основанию пирамиды принадлежит без исключения каждый единичный человек, подобно тому как в армии каждый человек может быть назван солдатом, будь он по рангу генералом, офицером или рядовым. Эту ступень тип образует, поскольку он понимается как выражение определенного человеческого склада в собственном смысле слова. Тем не менее поверх этого человеческого состава, в котором воплощается не всеобщее право, а тотальная обязанность, уже начинает вырисовываться иной, активный склад, в котором более четко запечатлены контуры подлинной расы.
Здесь нужно еще раз сказать, что в ландшафте работы раса не имеет ничего общего с биологическим понятием расы. Гештальт рабочего мобилизует весь человеческий состав, не проводя никаких различий. Если в определенных регионах ему удается породить более высокие и наивысшие формы, то это никак не влияет на его независимость от них. Приведем пример, с которым, впрочем, надо быть осторожным: вполне может быть верно, что медь лучше проводит электрический ток, чем любой другой металл. Однако это ничего не меняет в том, что электричество не зависит от меди. Таким образом, весьма возможно, что «западному человеку» придется испытать некоторые потрясения. В пространстве работы все зависит только от ее результата, в котором выражается тотальность этого пространства. Ему принадлежит власть, и это он устанавливает в системе точку отсчета, положение которой вполне может меняться, и притом очень сильно. Результат этот невозможно оспорить, поскольку он воплощается в объективных, вещественных символах. Добродетель типа состоит и в том, что он признает такие символы, где бы они ни появлялись.
Но обратимся к человеку активного склада, к представителю второй ступени этой иерархии. Этот склад можно встретить повсюду, где отчетливо проявляется специальный характер работы. Он отличается тем, что не только подлежит пассивной формовке, но еще и сориентирован в определенном направлении. В границах профессий и стран он выделяется тем, что, невзирая на особенности своей деятельности, уже может быть однозначно назван рабочим. Это объясняется тем, что он уже связан с метафизикой и в своей деятельности соразмерен гештальту.
Сегодня нам иногда выпадает счастье оказаться в сфере такого существования, вокруг которого, словно вокруг ключевого пункта, кристаллизуется новый порядок. Совершенно независимо от старых различений здесь обнаруживается высокая степень рвения и лучащейся силы, из чего явствует, что в этом пространстве работа обладает достоинством культа. Здесь встречаются уже и особо примечательные лица, по которым видно, что маске может быть свойственна бóльшая, можно сказать, геральдическая выразительность. Это слово говорит о том, что тип вполне можно мыслить как центр нового искусства, правда, такого искусства, для которого правила XIX века, в частности правила психологии, утратили свою силу.
Возникают уже и своеобразные порядки, особые органические конструкции, в которых активный тип собирается для совместного действия. Мы коснемся их подробнее по другому поводу, а пока лишь отметим, что им можно дать имя ордена.
Один из первых представителей активного типа воплощен в фигуре безымянного солдата, — в этом примере, кроме того, уже вполне отчетливо выражен и культовый ранг