“Я судил людей и знаю точно, что судить людей совсем не сложно”, “В тылу стучал машинкой трибунал”, “Кто я — дознаватель, офицер? Что дознаю? Как расследую? Допущу его ходить по свету я? Или переправлю под прицел…”, “За три факта, за три анекдота вынут пулемётчика из дота, вытащат, рассудят и осудят…” Глухо, сквозь зубы, но с откровенной мужественной горечью.
Думаю, что воспоминания об этом периоде жизни мучили Слуцкого куда сильнее, нежели пропагандистская история с Пастернаком, в конечном счёте лишь пролившая воду на мельницу мировой славы поэта».
Расстреливали Ваньку-взводного
за то, что рубежа он водного
не удержал, не устерёг.
Не выдержал. Не смог. Убёг.
Бомбардировщики бомбили
и всех до одного убили.
Убили всех до одного,
его не тронув одного.
Он доказать не смог суду,
что взвода общую беду
он избежал совсем случайно.
Унёс в могилу эту тайну.
Удар в сосок, удар в висок,
и вот зарыт Иван в песок,
и даже холмик не насыпан
над ямой, где Иван засыпан.
До речки не дойдя Днепра,
он тихо канул в речку Лету.
Всё это сделано с утра,
зане жара была в то лето.
Шедевр! Мороз по коже…
А дальше, немного успокоившись, можно размышлять.
Трагедия? Трагедия. И прежде всего — автора. Уж он-то знал, что одна из пуль, которые зарыли Ивана в песок, — его, дознавателя военной прокуратуры.
За что расстреляли взводного? С позиции нынешнего времени и нынешнего читателя — ни за что. За то, что случайно не убили на том берегу «речки» Днепра. Что в живых из всего взвода один остался. Тоже случайно.
Но поэт есть поэт. Для него человек — это Человек. И потому по сравнению с Иваном даже Днепр всего лишь речка… Да и Лета — тоже.
В этом стихотворении поэт Слуцкий раздвоился на человека Слуцкого и майора Слуцкого. У каждого из них своя правда и своё изначальное поручение, которое надо исполнить. Они, оба, его исполнили.
И сталинистом он был, и демократом (по-некрасовски), и коммунистом. «Себя считал коммунистом и буду считать…» Раздвоенность Слуцкого чувствуется во многих его стихах. Куняев точно заметил: «Сталин не любил таких “сомневающихся фанатиков”, как Слуцкий. Но такие, как Слуцкий, любили Сталина».
О Сталине я думал всяко — разное,
Ещё не скоро подобью итог.
Но это слово, от страданья красное,
За ним я утаить не мог.
И ещё:
Он был мне маяком и пристанью.
И всё. И больше ничего.
Тем не менее в 1966 году Слуцкий подписал «Письмо двадцати пяти» — письмо деятелей науки и культуры Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу против реабилитации Сталина.
Сталина он отделял от сталинизма. Возврата сталинизма не хотел, хорошо понимая, какие люди могут за это взяться и какие силы поднимутся из чудовищной преисподней.
В биографии Слуцкого лежала некая тайна. Вернее, не в его личной биографии, а в истории семьи. И это касается его еврейства, которое он, как утверждают некоторые исследователи, постепенно, начиная с фронта, по крупицам из себя изживал.
Что же это была за тайна?
Двоюродный брат Бориса Слуцкого, Меир Хаймович Слуцкий — Меир Амит, в 1920 году был увезён родителями в Палестину, в Землю обетованную. Стал офицером армии Израиля. Во время Суэцкого кризиса 1956 года служил начальником оперативного отдела Генштаба. Потом руководил военной разведкой «АМАН» (1962–1963) и внешней разведкой «МОССАД» (1963–1968). Именно Меир Амит создал армейский спецназ Израиля. Слуцкий с братом не общался. Это было невозможно. Хотя о существовании его знал. Как, должно быть, знал и Меир Амит о его, Бориса Слуцкого, существовании.
Жизнь поэта была озарена любовью к Татьяне Дашковской.
Говорят, со своей будущей женой он познакомился так. На Пушкинской площади встретился со знакомым литератором, поэтом. Разговорились. Тот попросил рекомендацию для вступления в Союз писателей. Поэт писал хорошие стихи, и рекомендацию Слуцкий ему бы дал без всяких условий. Но в этот момент мимо проходила красивая женщина, высокая, стройная, ухоженная, с тяжёлой косой. Слуцкий сразу обратил на неё внимание. Она, мельком взглянув на него, тоже. И вдруг она поздоровалась с его приятелем. Тогда Слуцкий сказал ему, что готов дать рекомендацию сразу, как только он познакомит его с этой богиней.
Слуцкому тогда уже было сорок лет.
Они прожили вместе восемнадцать счастливых лет. В 1977 году Татьяна умерла от тяжёлой болезни. Последние годы жизни для него были годами после Неё. И это стало главной темой последних стихов. И размышлений о смерти.
Но никуда не денешься.
Падаешь, словно денежка,
В кружке церковной звеня.
Боже, помилуй меня.
После ухода жены Слуцкий прожил девять лет. Стихи шли недолго, несколько месяцев, за которые он, казалось, выплеснул всю свою нежность, всю свою явную и затаённую любовь к своей единственной женщине, и умолк. Последний лирический цикл — самое, пожалуй, мощное в его поэзии.
Оставшиеся годы прожил у младшего брата Ефима в Туле. Время от времени лежал в больнице Кащенко. Умер 23 февраля 1986 года. Даже дату смерти гвардии майор, казалось, выбрал себе сам.
Оставил завещание:
Умоляю вас,
Христа ради,
с выбросом просящей руки,
раскопайте мои тетради,
расшифруйте дневники.
В последние годы рядом со Слуцким был его друг, литературный душеприказчик Юрий Болдырев. Он сделал всё, о чём просил поэт.
Тело Слуцкого кремировали, пепел захоронили на Пятницком кладбище в Москве, рядом с Таней. Рядом с его богиней.
Наверное,