– Павел Ильич, – прошептала она и едва разобрала собственный голос. От шока он сел. В горло будто насыпали битого стекла. – Вы ведь это несерьёзно.
Её руки похолодели. Происходящее поразило Воронцову настолько, что она просто не могла сообразить, как поступить. Зимницкий мог ранить её, даже если спустит курок случайно.
– Ещё как серьёзно. – Он пошевелил рукой, и оружие блеснуло в тусклом свете. – Вам ни к чему становиться соучастницей всей этой истории. Позвольте забрать записку и прочие улики и избавить вас от необходимости объясняться с кем-либо. – В уголках его губ словно бы затаилась улыбка. – Но я знаю, как вы упрямы. Просто так ни за что не уступите. Иначе вы не дочь Николая Воронцова. Потому вынужден прибегнуть к крайним мерам. Брошь я тоже ожидаю получить. Вы можете передать её мне лично или же…
Он осёкся, потому как уловил движение слева от себя. Закрывающая эркер штора колыхнулась, расходясь в стороны.
Герман Обухов выступил из укрытия. Его взгляд пылал возмущённым огнём, но голос звучал холодно, когда он сурово отчеканил:
– В таком случае вы угрожаете не тому человеку. Брошь у меня.
Зимницкий отшатнулся к стене, подальше от Германа. Глаза Павла Ильича распахнулись так широко, будто готовы были выскочить. Он не просто не ожидал свидетеля, который может прятаться за шторой, так ещё и не рассчитывал увидеть младшего Обухова. Варе даже подумалось, что в первые мгновения в сумраке коридора он принял юношу за отца – настолько сильно Герман походил на Бориса Ивановича в молодости. Наверняка и карнавальный наряд смутил Павла Ильича, который не сразу сообразил, кто предстал перед ним.
Побелевший Зимницкий ткнул револьвером в младшего Обухова, но затем вдруг, словно опомнившись, вновь вскинул трясущуюся руку в сторону Вари, когда та дёрнулась, чтобы отойти. Воронцова застыла, даже ладони, в которых сжимала все обличающие бумажки, подняла.
– Брошь у меня, – настойчивее повторил свою ложь Герман Борисович. – Не становитесь негодяем более, чем есть. Отпустите девушку. Она ни в чём не повинна и не должна в этом участвовать. – Он медленно протянул руку к Варе: – Варвара Николаевна, идите сюда. Вас не тронут.
– Стоять! – вскрикнул Зимницкий, потрясая рукой с револьвером. – Ни с места! Отдайте бумаги!
На его покатом лбу с глубокими залысинами блестящими каплями выступил пот. Он упёрся одной рукой в трость, чтобы стоять ровнее.
– Ты! – выплюнул он в сторону Вари так резко, что девушка вздрогнула. – Это всё ты виновата! Влезла, куда тебя не просили! Доверилась… кому? Сыну подлеца и труса! Такому же подлецу и трусу, который наверняка ни слову твоему не верил до сего момента!
Голос Зимницкого звучал зло и плаксиво, с глухим отчаянием.
– Ну отчего же не верил? – Герман боком двинулся вдоль стены с окнами, чтобы самому оказаться поближе к оторопевшей Варе. Он говорил спокойно, чуть растягивая слова, и двигался плавно, без резких движений. – Я сразу понял, что Варвара Николаевна не шутит, когда поведала мне про брошь и про то, что кто-то силится подставить моего отца. Целью этого человека, очевидно, был скандал. Столь громкий и унизительный, какой способен довести уважаемого пожилого дворянина со слабым сердцем до удара. И ему, признаюсь честно, это почти удалось. По вашей вине отец до сих пор приходит в себя.
На лице Зимницкого отобразилась нервная усмешка.
– По моей вине? – Он мотнул головой. Револьевер в его руке указал на Германа, а потом снова на Варю. – Да благодаря мне он жизнь прожил, совестью не мучимый, поскольку я ни разу его не упрекнул! Пора под конец расплатиться!
– Вашу сестру и племянника мне жаль. – Движения Германа стали ещё медленнее. Он не сводил взгляда с Зимницкого. – Но отец мой тут вовсе ни при чём. Вы не там ищите виновного.
– Хотите сказать, виноват в их смерти я сам, раз не поехал сразу, а на другого человека понадеялся? – Пётр Ильич переступил с ноги на ногу. Его глаза налились кровью. – Полагаете, я их сгубил?!
Револьвер задрожал в его руке. Дуло глядело теперь прямо в грудь Германа.
– Вовсе нет! – горячо заверила Воронцова, отвлекая внимание на себя. Она даже шагнула к нему, ласково улыбаясь, как старому другу. – Павел Ильич, ведь война была! Она одна и виновата в смерти невинных! Она и башибузуки, которым никто указывать толком и не мог. Они почуяли кровь. Слабость. И собственную безнаказанность. Вам это известно. Но слишком сильна была ваша боль, оттого и Борис Иванович Обухов видится вам наиболее достижимым виновником.
– Защищаешь его? – Зимницкий скривил губы. – Да ты вовсе не знаешь, о ком говоришь!
– Лучше оправдать десять виновных, чем обвинить одного невинного[46], – Варя пожала плечами и сделала ещё маленький шажок в сторону Германа, до которого оставалось всего ничего. – Столько лет прошло. Вы оба давно другие люди. Я Бориса Ивановича едва знаю, но хорошо знаю вас, Павел Ильич. И вы не таков, чтобы совершать преступления из мести и тем более убивать людей. Разве же я не права?
Зимницкий горестно покачал головой, словно сомневался в себе. Он опустил глаза лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы Герман быстро преодолел разделявшее их расстояние и закрыл собой Варю.
В ответ на это порывистое движение Павел Ильич лишь глумливо рассмеялся.
– Игра в благородство вашему роду чужда, Обухов. – Револьвер дрожал в его руке. – Вам впору девицей прикрыться самому. Вы лживы и трусливы, как и ваш отец. Иначе бы серьёзнее отнеслись к её словам и давно пошли в полицию.
– Я и пошёл. Сразу, как понял, что Варвара Николаевна говорит правду, – Герман Борисович гордо выпрямился. – Переодетые полицейские сейчас в зале среди гостей. Уверен, наше длительное отсутствие уже заметили. Вам стоит отпустить нас и попытаться убраться из Петербурга, а лучше и из России как можно скорее.
– Вы лжёте. – Взгляд Зимницкого метнулся в пустой конец коридора, ведущий на лестницу для слуг.
– Нисколько, – невозмутимо ответил Обухов. – Отпустите нас и уходите. Двоих людей вы всё равно не убьёте. А выстрел только привлечёт ненужное внимание. Тогда уж вам точно не скрыться.
Зимницкий колебался недолго. Утомлённый этим разговором и раздосадованный его исходом, он устал держать поднятую руку с оружием.
Павел Ильич попятился к лестнице. Он ступал неловко. Трость теперь будто не помогала, а даже мешала, цепляясь за ковровую дорожку. Зрелище выходило жалкое. Зимницкий злился, его лицо побагровело. Губы мелко тряслись. И уже перед самым поворотом на лестницу он вдруг снова вскинул руку, чтобы прицелиться в Германа Обухова.
Варя разгадала его движение ещё до того, как револьвер поднялся. Что-то особенно недоброе промелькнуло во взгляде Павла Ильича, когда он напоследок глянул на Германа. Словно бы решился ради отмщения лишить Бориса Ивановича дорогого ему человека, чтобы тот испытал боль утраты в полной мере, как сам Павел Ильич когда-то.
Варя рывком сдёрнула шапку с Германа и швырнула её в Зимницкого, а сама, что было сил, оттолкнула младшего Обухова к стене.
Грянул выстрел.
Этот звук прозвучал громом, перекрыв доносившуюся из зала музыку.
Варя