«Белые» смолянки промеж собой называли Нину Адамовну исключительно Ниночкой – ласково и по-доброму. Но со старшими она почти не работала, разве что время от времени читала с ними на досуге немецкую литературу, когда девушек требовалось чем-то занять. Ничего дурного от Ниночки «белые» не видели. Напротив, считали её приятной старшей подругой. Младшие же, «кофейные» девочки, порой жаловались на Нину Адамовну, прозвав её кайзером в юбке. Они утверждали, что на уроках немецкого она чуть ли не муштрует их на армейский манер, и частенько ныли, когда требовалось идти на дополнительное занятие. Оттого Варя и не представляла, что ей ждать от пепиньерки Петерсон. Так или иначе, поездка до дома Обухова превратилась в неразрешимую проблему. Ниночка могла запросто нажаловаться Ирецкой или даже княжне Ливен, чтобы выслужиться перед руководством. Что предпримет Герман, если Воронцова у него не появится, девушка и вовсе представить боялась.
В назначенный час Варя нарядилась в строгое серо-голубое платье, подходящее для города, надела приталенный жакет, выбрала шляпку и обувь попрактичнее, а затем, натянув тонкие осенние перчатки и прихватив портфель с бутафорским домашним заданием, вышла в коридор. От волнения её трясло куда сильнее, чем во время воскресного побега на Екатеринославскую улицу.
Нина Адамовна дожидалась у выхода. Тёмно-серая юбка из драдедама и чёрный жакет придавали ей крайне строгий вид. Её волосы цвета воронова крыла, затянутые в тугой пучок на затылке, дополняли суровый облик. Петерсон держалась гордо, даже величественно. Её тонкий, точёный нос был высоко вздёрнут, а идеальные губы в форме лука Купидона поджаты. Живыми в её холодном образе казались разве что глаза: ярко-голубые, лучистые и необычайно добрые, с такими пушистыми ресницами, что сложно не залюбоваться.
После обмена дежурными приветствиями девушки прошли к закрытому экипажу. Нина Адамовна назвала вознице адрес, и они поехали.
Вечер выдался пасмурным. Предчувствие первых сумерек пропитало Петербург. Низкое свинцовое небо отобразилось в воде каналов. Воздух, напитанный хладной сыростью, неуютно теснил лёгкие. Варе чудилось, что пробивший её озноб связан именно с погодой, а вовсе не с нервозным состоянием, которое не удавалось унять.
Экипаж удалялся от Смольного, время шло, и никак не получалось сочинить предлог, чтобы завязать разговор.
С последним, к счастью, помогла сама Петерсон.
– Думаю, я понимаю, что вы нашли в этом восточном языке. – Нина Адамовна вздохнула, с тоской глядя в окно. – Музыкальный, певучий. Эмоциональный. С богатыми интонациями. Непохожий на привычные нашему уху европейские языки. Этакая утончённая экзотика. – Она вздохнула ещё раз, с тихой обречённостью. Поправила перчатки. Заговорила снова: – Помню, как за год до нашего выпуска с балетмейстером приехал скрипач-японец. Настоящий виртуоз. И большой весельчак к тому же. – Петерсон подняла на Варю глаза и позволила себе улыбнуться столь смущённо, будто делилась с подругой секретами. – Мы тогда его уговорили поговорить по-японски с нами. Он что-то болтал, смеясь, минут пять, а потом перевёл одной фразой, словно остальное вовсе не для наших ушей было. Сказал, что все мы красивы, как небесные ангелы, и что каждая из нас найдёт достойного мужа и будет блистать на балах. Будто только в этом и смысл жизни для женщины.
Нина Адамовна снова отвернулась к окошку.
– Соглашусь с вами, – уверенно ответила Варя.
Ей хотелось поддержать тему равноправия мужчин и женщин, но Петерсон снова её удивила.
– Так нелепо однажды свыкнуться с навязанной тебе мыслью о том, каким должно быть счастье, а затем видеть, как оно сбывается у всех вокруг. – Она позволила себе задумчивую паузу, прежде чем сказала: – Кроме тебя. – Затем последовала усмешка, но совершенно безрадостная и сухая. – Помню свой выпускной бал. Никогда не думала, что он окажется и моим последним балом.
Воронцова промолчала. Внезапно ей вспомнилось, как кто-то из старших девочек однажды обмолвился, что Ниночка в своём выпуске одна осталась при институте пепиньеркой. Семья Петерсон разорилась. На что жили её родители (и жили ли вообще), Варя не знала. У Нины Адамовны не было ни приданого, ни связей, ни подходящего места, где бы её ждали. Вроде бы она пробовалась певицей в какой-то театр, но её не взяли за недостатком таланта.
Петерсон поправила шляпку. Снова взглянула в окно на прохожих без всякого выражения во взгляде.
Всё встало на свои места. И её приятельские отношения с «белыми» смолянками, в которых она видела себя, несбывшуюся и окрылённую. И её строгость с девочками помладше, которые толком ещё ни к чему не стремились, не умели важное отличать от глупостей. Ниночке судьбой было уготовано подталкивать других, направлять по жизни в нужное русло, к счастью и достижениям, к балам, на которых ей не суждено блистать.
Нет, Петерсон не могла помочь Варе решительно ничем. Но зато сама Воронцова могла помочь молодой пепиньерке.
– Нина Адамовна. – Варя отложила портфель на сиденье напротив и повернулась к той вполоборота. – Вы меня простите, если я скажу что-то неуместное, но я из лучших побуждений, даю вам слово.
Петерсон подарила девушке столь озадаченный взгляд, словно бы только что о ней вообще вспомнила. Маска горделивой важности вдруг дала трещину, уступив место отчётливому женскому любопытству, с которым даже богини в мифах совладать не умели. Варя уловила эту перемену и решила сыграть на ней, но очень осторожно.
– Я вас внимательно слушаю, Варвара Николаевна. – Ниночка словно бы давала этой фразой разрешение высказаться.
– Видите ли, – Воронцова облизала губы, стараясь выглядеть как можно взволнованнее (что не составляло особого труда ввиду обстоятельств), – супруг моей старшей сестры Анастасии служит в посольстве. Он человек весьма общительный и располагающий к себе. Он много раз упоминал случаи, когда атташе просят порекомендовать горничную, гувернантку или просто компаньонку для жены или дочери. Некоторые дипломаты с трудом говорят по-русски и ищут преподавателя. Не сочтите за дерзость, но я только что подумала предложить при случае вашу кандидатуру для рекомендаций в хорошую семью.
– Мою кандидатуру? – Ниночка приподняла брови, словно она не понимала, о чём Воронцова толкует.
Её лицо слегка вытянулось. В сумраке экипажа, который то и дело раскачивался и подпрыгивал на неровностях, Петерсон напоминала очень красивую большеглазую куклу, запертую капризным ребёнком в пыльной коробке.
– Нина Адамовна, разве вы хотите преподавать в какой-нибудь гимназии всю жизнь до старости, так и не выйдя замуж и не заведя собственных детей? – спросила вкрадчивым голосом Варя. – Разве не желаете снова ходить на балы и блистать, как пророчил вам тот скрипач-японец? Я вас умоляю, будьте со мной честны.
– Я…
Петерсон растерянно осеклась. Тогда Воронцова взяла её за руку, успокаивая.
– Нет ничего справедливого в том, чтобы только другие люди переживали то счастье, о котором вы тоже мечтали. Я вас отлично понимаю, Нина Адамовна. Позвольте помочь. Муж моей сестры даст вам рекомендации. Посетите пару балов при посольстве. Работу точно найдёте сразу.