— Самолетов, Мигель, самолетов.
Крезен слегка высунулся из-за камня, но Баррон опять дернул его вниз:
— Я же сказал, не высовывайтесь! Если вам не жалко своей жизни, пожалейте мое время — вы не представляете, сколько писанины потребуется, если вас ухлопают!
— Хорошо-хорошо. Но самолеты… сколько их в Мелилье? Десяток, два? Вряд ли они смогут разбомбить повстанцев.
Баррон усмехнулся половиной лица, его усы перекосились:
— Горчичный газ. У нас большие запасы бомб с горчичным газом.
— Но Женевский протокол запрещает использование газов!
— Только во внешних войнах, mi amigo. А тут внутреннее дело, никого не волнует, что мы делаем в своей колонии. Разве что кто-нибудь сообщит презренным шпакам в Мадрид, — майор скосил испытующий взгляд на Михаила.
— И не подумаю.
Самолеты отбомбились на удивление точно, возможно, этому помогли выложенные из белых плащей регуларес указатели, по которым ориентировались летчики. Через час после воздушной атаки бандера осторожно двинулась вперед и после короткой перестрелки подавила сопротивление оставшихся. Следом хлынул табор, но Крезен вернулся к штабной машине, чтобы не смотреть на резню.
По дороге обратно в Мелилью он составлял рапорт, в котором надлежало отметить беспрекословное выполнение приказов, а в самом городе их огорошили новостью, что Мадрид расщедрился на испанское гражданство марокканским евреям.
А вот на следующий день пришла гораздо более тяжелая новость: в Сеуте неизвестный застрелил командующего Легионом полковника Хуана Матео.
— Я получил письмо от дяди из Мадрида, — тихо начал Ромералес в офицерском клубе.
Все тут же подобрались поближе — дядя служил в военном министерстве.
— Идут слухи, что премьер-министр Асанья намерен сократить Легион до двух тысяч человек…
Собрание взорвалось возгласами:
— Проклятые шпаки! Чертовы республиканцы! Сколько можно терпеть этих тварей в Мадриде?
— Надо брать пример с Муссолини. Вот у кого порядок!
* * *
Габи убрала с моего живота ногу, потянулась и безаппеляционно заявила:
— Нам нужны цветы.
Блин, вот я дятел, до сих пор ни букетика не подарил! Но все обстояло значительно серьезнее: цветы требовались в промышленных масштабах, чтобы засадить все клумбы и газоны вокруг школы, а по возможности — и всю территорию городка и завода.
— Мы едем в Палафружель, — Габи решительно встала с кровати и выдала планы на день.
— Это где? — осторожно спросил я, пытаясь отгородиться подушкой.
— Где Жирона, знаешь? Вот примерно там, у моря.
— Скажи пожалуйста, а неужели цветов нет где-нибудь поближе? В той же Барселоне?
— Нет! — отрезала Габи, но смилостивилась и объяснила: — Там усадьба, в ней частный ботанический сад, больше тысячи видов растений. Я списалась с хозяйкой, нас ждут. Вставай!
Мыслишку спрятаться за делами я отмел — во-первых, весь день рядом с Габи, во-вторых, лучше уступать женщинам в таких мелочах, чтобы стоять на своем в реально важных вопросах, и в-третьих, даже предстоящие полторы сотни километров в один конец, если за рулем будет водитель, не так страшны. Я даже помечтал, как можно было бы туда слетать, но что там с посадкой — неизвестно.
Хозяйка, Дороти Уэбстер, немедленно увлекла Габриэлу в дебри даже не сада, а парка на семнадцати гектарах, оставив меня на попечение мужа, Николаса, высокого англичанина в идеальном костюме. Он провел меня по псевдо-замку, рассказал, что проект делал сам, а камни собрали с полуразрушенных окрестных строений. Я вежливо скучал ровно до того момента, как он споткнулся о приступочку и отчетливо чертыхнулся на языке родных осин.
— Вы русский?
— Вы понимаете по-русски?
— Мама русская.
Хозяин сложил два и два и воскликнул:
— Так вы тот самый Джон Грандер, который строит авиазавод? Тогда позвольте представиться: Кавалергардского полка ротмистр Николай Воеводский, военный летчик и авиаконструктор.
Блин, не дай бог он будет мне впаривать свой самолет… Но нет, от авиации визави отошел несколько лет назад и посвятил себя антиквариату и ботаническим увлечениям жены. А также проектированию — некоторым гостям так понравился замок, что они захотели нечто подобное. Так что пока дамы составляли список растений и необходимых для транспортировки саженцев приспособ, мы прекрасно поговорили о развитии авиации, и напоследок Николай Степанович, несколько смущаясь попросил:
— Если вас не затруднит, я бы очень хотел посмотреть на ваш завод. Понимаете, небо моя любовь, я скучаю по нему…
— Если вы найдете поблизости ровную площадку в двести метров, я пришлю за вами самолет.
— О! Это было бы потрясающе! А площадка есть, как раз вдоль авениды де ла Коста Браво…
После перелета и экскурсии по будущим цехам, поселку для рабочих с непременными больницей, школой, училищем и «Народным домом», Воеводский долго молчал, пока автомобиль вез нас обратно в управление, а потом выдал:
— Вы почти что большевик, только они так заботятся о рабочих!
— Я слышал, что в России до революции многие бизнесмены именно так и строили свои предприятия — с общежитиями, больницами, школами…
— Но они не заигрывали с профсоюзами. Все-таки вы большевик…
— Я не красный, Николай Степанович, я новый. Будь я большевиком, я бы строил в СССР.
— А что помешало? Богатейшая страна, прекрасный народ…
— Видите ли, дедушка ослеп, а не сошел с ума, — напомнил я Воеводскому гулявший анекдот о Советской России.
— Но почему вы строите в Испании?
— Мне просто здесь нравится.
Из всей эпопеи с Палафружелем и англо-русской семьей мы, помимо рассады и множества советов по уходу за растениями, вынесли еще и рекомендации — Николай Степанович знал нескольких русских пилотов, живших не слишком богато. Все, как на подбор, белогвардейцы, в грядущей гражданской наверняка пойдут воевать за националистов, но я прикинул — инструктора мне все равно нужны, пусть пока учат. Глядишь, кто-то переметнется к республиканцам… Вдруг тот русский летчик, что вывез Франко из Марокко в Испанию после начала мятежа? Мелочь, конечно, на фоне размаха противостояния, но курочка по зернышку клюет…
28 июня 1931 года, когда все газеты вышли с огромными заголовками о победе республиканских партий на выборах в Кортесы, подоспела телеграмма из Берлина — встречайте! А уже через неделю из вагона на перрон Овьедо выбрался, щурясь на яркое солнце сквозь очки-велосипеды, человек в мягкой фетровой шляпе и с плащом через руку. Малость измятый пиджак, усики того фасона, который вскоре сделает знаменитым один там австрийский художник, темные вьющиеся волосы — обычный бухгалтер или некрупный чиновник вернулся из поездки в Париж или Мадрид.
— Здравствуйте, Владимир Кириакович! Маскировочка что надо! А Калиновский не приедет?
— Он новую должность принимает, начальник управления моторизации и механизации, дел невпроворот.
— Жаль, жаль, его мнение было бы крайне интересно.
— Постараюсь его заменить, сколько это в моих силах.
— Вы напишите ему, чтобы на