Усевшись мне на живот, мужик начинает меня душить. Зажал шею своими длинными пальцами и давит. Давит так, что у меня язык вываливается наружу. Сжимает так, что глаза лезут из орбит. Мой хрип вырывается с остатками слюней, и я не знаю, что мне делать! Отсоединиться от разума и прекратить испытывать боль удушья, или оставить всё как есть? Ведь умрёт тело, а я останусь жить.
Перед глазами пелена из слёз и размытое лицо моего убийцы. Ну за что мне всё это? За что⁈ Я, всего лишь, хотел забрать свою монетку, хотел выспаться, отдохнуть…
Разум начал ускользать, еще чуть-чуть и связь с телом навсегда разорвётся. Мне искренне жалко Ингу, ведь это я привёл её сюда. Ведь это я позволил всему случиться, и только по моей вине она очутилась тут, привязанной к кровати, под голым мужиком.
— Н-е-е-е-е-е-т! — мысленно ору я от обиды, и вдруг, совсем неожиданно мне кто-то отвечает.
— Ну что ты орёшь? Случилось чего?
Всё это у меня в голове. Кошмар, я опять сошёл сума. Дроздов, это ты?
— Нет, это не он.
— А кто?
— А ты посмотри…
— Куда? И как! Еще чуть-чуть и мои глаза вылезут наружу! Я задыхаюсь…
— Тебе помочь?
Даже в голове мои мысли формируются с хрипотцой:
— Конечно…
Кем оказался мой спаситель — остаётся для меня секретом. Хватка на моей шее ослабла. Душить меня прекратили, и я стал жадно хватать воздух ртом. Затем раздался пронзительный мужской крик. И не просто крик, он визжал как дитя, чьи пальцы угодили между захлопывающейся стольной дверью и дверным косяком. Орал и визжал, умоляя его отпустить.
С глухим стуком он упал с кровати на пол. Начал крутиться, биться головой о деревянный пол.
Орал и орал. Кричал и кричал.
Я быстро хлопал веками, пытаясь прочистить глаза от слёз, и когда картинка стала чёткой, я смог их разглядеть.
Глава 5
И как я дошёл до жизни такой…
Как я позволил себе так быстро очутиться здесь, в тёмной комнате, где сырость с трудом перебивалась жаром от двух факелов, коптивших потолок из кривых досок.
Как я мог потерять бдительность и позволить двум жалким уродам сделать из меня беспомощное создание, валяющееся связанным на кровати.
Как?
Оторвав голову от подушки (а сейчас это единственная часть тела, которой я хоть как-то мог управлять), я посмотрел на пол возле кровати. Там, на деревянных досках, серых и кривых, с бесконечным множеством заусенцев, с узорами в виде овалов от сучков, в муках крутился человек. Мужчина. Блондин. Он кричал и извивался, словно его положили на раскалённые угли. Словно каждый нерв его тела сейчас испытывал укол боли. А источником этой боли служил его пах.
Спустя минуту он уже не кричал от боли. Он вопил от безумия. Я улыбнулся, осознав ту страшную безвыходность ситуации, всасывающую блондина всё глубже и глубже.
Глубже и глубже.
Его мокрое от пота тела снова повернулось ко мне. Лицо исказила боль и отчаяние. Руки пытались усердно что-то отодрать от члена, успевшего превратиться во что-то похожее на разорванный взрывом петарды указательный палец. Тонкие лоскуты кожи. Кровь на лобке и ляжках. Кровь на руках. Там уже не было члена. Так, огрызок.
С конца капает на пол.
Когда остатки члена уже не было смысла спасать, блондин попытался оторвать пушистые комочки шерсти от своих яиц. Эти комочки напоминали помпоны на детских шапках, что мы носили в детстве. Пока твоя голова не погрузилась в снег, помпон оставался пушистым и красивым. Но когда помпон заливало кровью, он напоминал вымокшую в грязной луже кошку — скелет, обтянутый мокрой шерстью.
Вымокшие в крови помпоны начали пищать. Они и до этого пищали, но я не мог их различить из-за постоянных мужских криков.
Когда блондин всё же оторвал один помпон и отбросил его в сторону, я увидел, как этот помпон вытянул длинный тонкий хвост и, перебирая четырьмя лапками, побежал обратно, в сторону рваной мошонки.
Я напряг руки, ноги. Пошатался из стороны в сторону. Дерьмо! Привязан на мертво! Только хуже себе сделаю, если буду продолжать дергаться. Эти верёвки как леска, которой можно отпилить руку, если долго и усердно тереть.
Я изгибаю спину и кричу в потолок от обиды. Затем смеюсь, услышав очередную порцию вырвавшейся изо рта блондина боли. Смех захватывает меня. Моя грудь трясётся. Трясётся живот. Сквозь зубы я издаю рык, как животное угодившее в капкан.
Там, на полу, на пропитанных кровью досках, он всё орёт и орёт!
Орёт и орёт!
ЗАТКНИСЬ! ПОЖАЛУЙСТА, ЗАТКНИСЬ!
Отпустите меня! ОТПУСТИТЕ!
— Тебе помочь?
Мои глаза забегали из стороны в сторону. Я не знаю куда смотреть. Я не знаю, где стоит говорящий. Потом я понимаю, что это снова звучит голос у меня в голове.
Отпустите меня!
— Я здесь! Опусти глаза.
Меня словно окатили из ведра, и сотни ледяных капель начали бегать по моему животу. Сотни холодных лапок, щекоча, оставляя на коже белые царапки, забегали по моему телу.
Я опускаю глаза. Вглядываюсь в горизонт между своих грудей. И вижу крысу. Серую, с длиннущими усами, с чёрным мокрым носом, с розовыми лапками. Вся в крови, и выглядит как скелет, обтянутый мокрой шерстью. Разместившись в моём пупке как в мягком кресле, она смотрела на меня, чуть наклоняя голову из стороны в сторону.
Крысы? Что за хуйня тут происходит?
И крыса говори:
— Да тут такое дело, приятель…
Приятель? Ты назвала меня: приятель?
— Мои мысли интерпретируются в твоей голове в меру твоей образованности. В меру твоего словарного запаса. Понимаешь?
Отпустите меня!
— Да ты не паникуй, всё будет хорошо.
Мои шейные позвонки онемели. Больше держать голову я не могу, и я плюхаю её на подушку. Наволочка влажная, как и всё бельё на кровати. Как и эта крыса, восседающая у меня на животе.
Да какого хрена тут происходит⁈
— Происходит то, что тебя вывезли из деревни, — говорит крыса. —