Мне доводилось видеть ошибки. И это не просто криво забить гвоздь. Нет. Это когда благими намерениями убивают человека. Да, и так бывает, бля.
После очередного обстрела, когда с неба падали птицы из стали, обрушился целый подъезд соседнего дома. Облако пыли смешалось с едким дымом и ничего дальше пары метров мы не видели. И не слышали. Взрыв был такой силы, что взрывная волна, пройдя сквозь бетонные стены, всё равно скрутила наши органы в узел, обдав тела адским жаром. Звон долго еще стоял в голове. Может, кто-то и орал от боли, может кто-то и звал на помощь, может кто-то и плакал, — мы ничего не слышали.
Выбегая из квартир, люди спускались по лестницам, громко хрустя битым стеклом. Выскочив из подъезда, первым делом ты пытаешься понять: что случилось. Что произошло? Ведь ты не стоял у окна, ты не сидел на той самой ракете, ты даже не интересовался, что там за стенами твоей крепости — твоего дома. Просто, в какой-то момент, ёбнуло так, что ты нахой оглох.
И вот, не смотря на всю опасность, все эти выжившие люди, разодетые во что попало: в халатах, в майках, в брюках, в шубах, вываливаются из подъезда, как разноцветные колечки из картонной упаковки утреннего завтрака, и начинают выяснять: Что, мать его, случилось?
Охая и ахая, все осматривают дом. Находят место обвала. Двор наполняется плачем, криками.
Но ты еще ничего не слышишь. Никто еще ничего не слышит. Но все понимают, что случилось что-то страшное. Снова. Опять.
Когда дым рассеялся, а бетонная пыль осела на плечи жильцов, все сразу стола понятно. В огромной куче бетона, среди перемолотой мебели, битой посуды, среди мятых микроволновок и холодильников, среди разбитых телевизоров, среди побитых унитазов и раковин, были разбросаны останки бывших соседей.
Бывших друзей.
Бывших родственников.
Весь двор распрощался с бывшей жизнью, похромав в новую. Тяжёлый шаг для человека. Гигантский скачок в никуда.
Разорванная в клочья бумага, обрывки обоев, лоскуты занавесок и разбитые надежды медленно опускались на землю, кружа в воздухе как конфетти после выстрела из хлопушки.
Как в новый год.
Как в новый год двор быстро наполнился людским гулом возмущений, проклятий и жалоб. И даже этот хор из нескольких сотен голосов не смог перекрыть болезненный мужской вопль.
Скорее всего, мужчина сидел на кухне, перед сном перекусывал бутербродом, а когда бетонные панели дома не выдержали силу взрыва, кухня этажом выше, и всё, что в ней когда-то было куплено с трепетом и любовь, обрушилось на его голову.
Ты покупаешь кухонную мебель, подбираешь занавески, чтобы когда явится твоя мама, она не сказала, что у тебя отсутствует вкус, и ты не умеешь подбирать цвет. Ты кропотливо, тратя выходные, сидя в окружении блестящих каталогов, находишь подходящий набор мебели и даже не задумываешься, что один из этих практичных стульев с тонкими металлическими ножками сможет проткнуть грудь твоего соседа снизу.
Неравнодушные соседи обернулись на вопль, сразу же, как вернулся слух. Среди искорёженных микроволновых печь, среди вырванных посудомоечных машин, среди крохотных полочек зелёного цвета, среди осколков керамической плитки цвета голубой волны, людские глаза находят торчащую руку и мужское лицо, покрытое слоем пыли. Живого. Он, как новорожденный, выходил головкой вперёд. Нам нужен акушер.
Неравнодушные соседи бросились на помощь. Бросились расчищать завал. Успокаивали его, говоря, что всё будет хорошо. Ты только держись, говорили они. Не сдавайся. Возьми меня за руку и держи, подбадривали они его.
Звали врачей.
И вот если бы в этой толпе нашёлся хотя бы один врач, он строго настрого запретил бы вынимать из груди мужчины ножку металлического стула, который когда-то приобрёл сосед сверху, найдя фотографию с уютной обстановкой в красочном каталоге.
Как только ножку стула вынули, и она скатилась по куче ломаного бетона на землю, изо рта мужчины хлынула кровь. Тут же запузырилась, став ярко красной.
Никто не знает — что делать.
Все зовут врача.
Мужчина успокоился. Больше не кричал, даже прекратил кряхтеть. Больше не просил о помощи, лишь булькал, как насос в аквариуме с рыбками.
Неравнодушные соседи убили его.
С уголков губ капает на бетон.
Кудрявый смотрел на меня глазами поверженного врага: обида сражалась со злостью, но уважение к сопернику взяло вверх. Его губы зашевелились. Лицо тут же искривила боль. Каждое слово — струйка кислоты, текущая в лёгкие через ноздри.
Возможно, он сейчас на смертном одре, хочет произнести последние слова, а сказать толком ничего и не может. Он может попробовать оставить предсмертное послание кровью, написав его на земле, но его руки трясутся как у наркаша от передоза.
Кудрявый снова пробует приподнять голову, пошевелить губами. Плохая идея. Выглядит всё максимально хуёво, новорождённый и то увереннее крутит головой и махает ручками.
— Не двигайся, — говорю я, — и ничего не говори.
Я встал. Подошёл к его лошади. Чёрный как ночь жеребец подпустил меня, не издав ни звука. Ладонью ласково погладил гриву, постучал по могучей груди. Провёл пальцами по спине. И отстегнул седло. Кудрявый смотрел на меня. Наблюдал.
— Беги домой, — шепнул я коню на ухо, — приведи помощь.
Последовала первая реакция: лошадь заржала и закивала головой, словно говоря мне, что всё будет сделано. Без споров, без нытья, без изматывающей ругани. Он всё понял. Развернулся в сторону лагеря (от куда я сбежал) и быстро поскакал.
— Что ты делаешь? — спросила крыса. — Он хотел убить тебя!
— Если бы хотел — убил. И глазом бы не моргнул.
— Нам надо уходить.
— Надо. Сейчас, только кое-что проверю.
Я всегда так делаю.
Подойдя к кудрявому, я присел возле него на корточки. Хоть его штаны и были обоссаны и источали запах привокзальных забегаловок, я не побрезговал обыскать его карманы. В одном нашёл кожаный мешочек размером с детский кулачок. Пощупал — внутри что-то круглое. Может, монеты. Хорошо, если это окажутся деньги. Из второго кармана я выудил блестящую коробочку с крышкой, размером с зажигалку zippo, и кожаный свёрток, перевязанный кожаным шнурком. Рассмотрев его со всех сторон, и поняв, что внутри, я чуть не кончил! Сигареты! Мать его! Это были сигареты. Целых три штуки.
Отлично!
Супер!
Просто охуенно!
— Ты закончила? — спрашивает крыска.
— Я и не начинала!