– Зачем же я поеду? – сказал он. – Чтобы она унижалась передо мной, просила у меня прощения? Это ее уловка, чтобы просить меня послать ее телеграмму Льву Николаевичу».
Он всё правильно понял. Главной ее задачей было вернуть мужа во что бы то ни стало. Даже ценой временного примирения с человеком, которого она ненавидела. Но в данной ситуации Чертков поступил неблагородно. Он холодно отказался вступить с соперницей в переговоры. Он послал жене Толстого вежливое письмо, прочитав которое она презрительно сказала: «Сухая мораль!»
Чертков первым примчался к Толстому. Раньше врачей, священников, членов его семьи. Уже 2 ноября. «В девять часов утра приехал Владимир Григорьевич со своим секретарем А. П. Сергеенко, – вспоминала Саша. – Очень трогательно было их свидание с отцом после нескольких месяцев разлуки. Оба плакали. Я не могла удержаться от слез, глядя на них, и плакала в соседней комнате».
Чертков в своих воспоминаниях тоже описал встречу: «Я застал Л. Н-ча в постели, весьма слабым, но в полной памяти. Он очень обрадовался мне, протянул мне свою руку, которую я осторожно взял и поцеловал. Он прослезился и тотчас же стал расспрашивать, как у меня дома… Вскоре он заговорил о том, что в эту минуту его, очевидно, больше всего тревожило. С особенным оживлением он сказал мне, что нужно принять все меры к тому, чтобы Софья Андреевна не приехала к нему. Он несколько раз с волнением спрашивал меня, что она собирается предпринять. Когда я сообщил ему, что она заявила, что не станет против его желания добиваться свидания с ним, то он почувствовал большое облегчение и в этот день уже больше не заговаривал со мной о своих опасениях…»
Это правда, что Толстой боялся приезда супруги. В ночь на 1 ноября он бормотал во сне:
– Удрать… Удрать… Догонять!
В результате семья Толстого узнала о его местонахождении не от Саши, Черткова или Маковицкого, а от корреспондента «Русского слова» Константина Орлова. За это дочь Толстого Татьяна была ему «до смерти» благодарна. «Отец умирает где-то поблизости, а я не знаю, где он, – вспоминала она. – И я не могу за ним ухаживать. Может быть, я его больше и не увижу. Позволят ли мне хотя бы взглянуть на него на его смертном одре? Бессонная ночь. Настоящая пытка. Но нашелся неизвестный нам человек, который понял и сжалился над семьей Толстого. Он телеграфировал нам: “Лев Николаевич в Астапове у начальника станции. Температура 40°”».
Для поездки в Астапово семья Толстого арендовала отдельный поезд. Поздно вечером 2 ноября на станцию прибыли Софья Андреевна, Татьяна, Андрей и Михаил.
Сергей и Илья приехали отдельно.
На семейном совещании все дети решили не допускать мать к отцу. Это развенчивает третий миф – о том, что Софью Андреевну к мужу не пускали Саша и Чертков. Все дети понимали, что в том состоянии, в котором находится отец, и в том, в котором находится мать, их встреча невозможна. Этого не понимал только находившийся в Париже Лев Львович, который узнавал о том, что происходило в Астапове, из французских газет. В воспоминаниях он писал: «Есть фотография, снятая с моей матери в Астапове. Неряшливо одетая, она крадется снаружи домика, где умирал отец, чтобы подслушать, подсмотреть, что делается там. Точно какая-то преступница, глубоко виноватая, забитая, раскаянная, – она стоит, как нищенка, под окном комнатки, где умирает ее муж, ее Лёвочка, ее жизнь, ее тело, она сама».
Существует не только фотография, но и кинохроника этого страшного момента, которую сделал первый русский кинооператор Александр Дранков. Софья Андреевна всматривается в окно дома Озолина, пытаясь увидеть своего мужа. Вдруг рядом открывается дверь. Софья Андреевна пытается войти в дом. Ее отталкивает какая-то женщина. По-видимому, это Саша. В дневнике она пишет, что, увидев мать и стоявшего за ней человека с трещавшей кинокамерой, пришла в ужас…
В этой истории нельзя найти одного, двух или трех виноватых. Все, кроме Черткова, не знали, как себя вести. Не только Софья Андреевна, но и сыновья Илья, Андрей и Михаил не были возле постели умиравшего. Возможно, они чувствовали вину перед отцом. Но главное – их появление в доме Озолина означало бы, что в Астапове находится вся семья… и Софья Андреевна, конечно. Поэтому к отцу пришли только старшие дети – Сергей и Татьяна. Но и они были вынуждены делать вид, что приехали одни.
Варвара Феокритова в дневнике пишет, что Толстой, конечно, догадывался о нахождении жены в Астапове. Приученные отцом не лгать, Саша, Сергей и Татьяна не могли сказать ему в глаза, что Софья Андреевна продолжает оставаться в Ясной, а он спрашивал о ней постоянно. Приходилось уклоняться от разговоров на эту тему.
«Он начал с того, что слабым прерывающимся голосом с придыханием сказал: “Как ты нарядна и авантажна”, – писала Татьяна мужу. – Я сказала, что знаю его плохой вкус, и посмеялась. Потом он стал расспрашивать про мама. Этого я больше всего боялась, потому что боялась сказать ему, что она здесь, а прямо солгать ему, я чувствовала, что у меня не хватит сил. К счастью, он так поставил вопрос, что мне не пришлось сказать ему прямой лжи.
– С кем она осталась?
– С Андреем и Мишей.
– И Мишей?
– Да. Они все очень солидарны в том, чтобы не пускать ее к тебе, пока ты этого не пожелаешь.
– И Андрей?
– Да, и Андрей. Они очень милы, младшие мальчики, очень замучились, бедняжки, стараются всячески успокоить мать.
– Ну, расскажи, что она делает? Чем занимается?
– Папенька, может быть, тебе лучше не говорить: ты взволнуешься.
Тогда он очень энергично меня перебил, но всё-таки слезящимся, прерывающимся голосом сказал:
– Говори, говори, что же для меня может быть важнее этого? – И стал дальше расспрашивать, кто с ней, хорош ли доктор. Я сказала, что нет и что мы с ним расстались, а очень хорошая фельдшерица, которая служила три с половиной года у С. С. Корсакова и, значит, к таким больным привыкла.
– А полюбила она ее?
– Да.
– Ну дальше. Ест она?
– Да, ест и теперь старается поддержать себя, потому что живет надеждой свидеться с тобой.
– Получила она мое письмо?
– Да.
– И как же она отнеслась к нему?»
Этими вопросами он мучил детей и самого себя. Но так и не сказал главного. Не сказал, что хотел бы видеть перед смертью жену. Хотя один раз он был на волосок от этого.
«Как-то раз, – вспоминала Татьяна Львовна, – когда я около него дежурила, он позвал меня и сказал: “Многое падает на Соню. Мы плохо распорядились”.
От волнения у меня перехватило дыхание. Я хотела, чтобы он повторил сказанное, чтобы убедиться, что я правильно поняла, о