…и удивился, когда у него получилось.
То было первое произвольное действие с тех самых пор, как он возвратился в сознание, и он несказанно обрадовался, когда усилие принесло плоды. Правда, тут же задумался, что же такое направляло его доселе.
Сразу же вслед за этим он осознал некую тягу – нечто влекло его вперед, находясь само там, за горами… и это нечто сейчас позволяло ему толику свободной воли, дабы он быстрей и вернее оказался у него в руках. Он напрягся, насколько мог, и сразу же полетел стремительней.
По мере приближения к горам он вроде бы стал плотнее, чем прежде, словно бы осязаемее: теперь он – невиданное дело! – даже чувствовал встречное давление ветра.
Исполинские башни гор уже возвышались прямо над ним; пики их терялись в небесной тьме. Он поднялся еще выше, направляясь к ущелью, но вихри, воя, подхватили его и отбросили снова вниз.
Он выровнялся и предпринял новую попытку, прижавшись для этого почти к самому телу скалы. И успел подняться выше, гораздо выше – но снова кричащий ветер заставил его отступить.
В третий раз он ринулся на штурм со всей доступной скоростью и силой; горный склон под ним потерял четкость и размазался кляксой по бумаге. Когда ветры-стражи схватили его, он дал им бой и почти сумел добраться до края лощины… но снова скатился назад, уступив превосходящему натиску.
В четвертый он попробовал зайти под другим углом и был отбит почти мгновенно.
Зависнув на небольшой высоте, он восстановил равновесие и ориентацию, вооружился стойкостью, набрал запас энергии – и лишь тогда начал подниматься.
На сей раз он выбрал лучший из ранних маршрутов и пошел вплотную к поверхности горы, постаравшись сразу же набрать свою максимальную скорость – и превзойти ее.
Ветер увивался вокруг и играл на нем, как на струне музыкального инструмента. Он одновременно боролся с потоком и вибрировал с той же частотой. Он подымался, преодолевая сопротивление, но чувствовал, как энергии, составляющие его существо, быстро расточаются… о, слишком быстро. Если и сейчас ему не удастся перемахнуть через кряж, его унесет прочь и будет катать на ветрах с полвека, пока он не соберет достаточно сил для новой попытки.
Тряска усилилась, скорость упала, и он собрал все, что в нем еще оставалось, продолжая двигаться вверх.
Недолгое затишье – ветер будто дразнил его, играл с ним! – дало ему немного форы, но стоило ему приблизиться к перевалу, как воздушные потоки снова набросились на него со всей доступной неодушевленной природе безжалостностью.
Что бы меня ни звало, – воззвал он безмолвно туда, к расселине, – если я и вправду вам нужен, помогайте!
И почти тотчас он ощутил тягу – теперь совершенно физическую, а не некую психическую Ариаднину нить! – и добавил к ней собственное стремление, и понесся с удвоенной скоростью. Он миновал наивысший предел прошлых попыток, и вот уже вожделенная седловина была прямо перед ним и внизу – если только он сумеет положить курс дугой и зайти на перевал.
Он напряг все ресурсы, и тяга – теперь влекшая строго вперед, – помогла ему. Он вошел в ущелье.
Надежда на роздых от непрерывной битвы с ветрами пошла прахом: ему в лицо ударил ураган, дувший встречно через разлом. Отвоевав себе убежище в нише правой стены, он прикорнул, собираясь с силами, и попробовал прикинуть дальнейший маршрут. Впереди явно имелись и выступы, и впадины, способные если не облегчить, то хотя бы сохранить ему жизнь.
Кинувшись отважно наперекор азартно воющему ветру, он продвинулся немного вперед и затаился за каменным ребром на левой стене, где в темных бороздках на поверхности камня поблескивали кристаллы льда. Еще один бросок, небольшой прогресс и передышка в укрытии. Тяга спала – вернее, опять возвратилась на ментальный план, зовя оттуда.
Решив, что достаточно отдохнул, он нырнул в поток и снова поплыл вперед, и так, воюя и пережидая попеременно, одолел весь длинный пролет и очутился в последнем защищенном убежище прямо у самого устья перевала. Ожидая там, он поразмыслил о том, что делать дальше, и решил сразу за выходом взять резко в сторону (влево – туда было ближе), чтобы его не задуло сейчас же обратно.
Уже вылетая из ущелья, он мельком увидел далеко впереди проблеск темного, древнего моря, и кинулся вбок, и был подхвачен ветрами и подброшен в ночное небо.
Он несся с ужасной скоростью, и мир дробился и вертелся картинкой из калейдоскопа во всех доступных чувствах – или что там у него было вместо них…
Его несло верх и прочь от горного кряжа, а потом отпустило, и он начал падать, но был снова уловлен и протащен через подобную стиральной доске титанического масштаба зону турбулентности. Когда кончилась и она, его снова уронили.
Чувства его были в полнейшем беспорядке.
Потом, спустя какое-то время падение замедлилось, а тяга вернулась, и увлекла его вон из этой пляски ветров, и потащила плавно вниз. То, что у него замещало зрение, постепенно тоже очнулось и вступило в свои права.
Первым делом он узрел фантастический уступчатый город, катившийся по склону к морю и продолжавшийся, кажется, дальше, под его стеклянистой поверхностью. Он состоял из странных асимметричных зданий (многие – из блестящего вороненого металла) и простирался в обе стороны, докуда хватало глаз, исчезая за горизонтом. Именно к нему он и снижался.
Целые башни цветного дыма, источавшего тяжкие ароматы, проплывали мимо. Причудливые перспективы и бледный свет непрерывно играли со зрением скверные шутки. По улицам со своими человеческими возлюбленными гуляли демоны; из вращающихся пентаграмм лилась странная тягучая музыка. Широкий проспект окаймляли гротескные изваяния – и они медленно двигались, исполняя изощренный фигурный танец, длившийся, наверное, несколько веков. Великанское чудище, прикованное меж двух рыжих столбов, непрерывно рыдало, изливая слезы в каменный бассейн, откуда прохожие наполняли себе изумрудно-зеленые кубки.
Далеко над морем слабые вспышки зарниц красили мрачное небо в апокалиптические цвета и мгновенно гасли.
У него немного закружилась голова: всюду, куда ни глянь, было что-то новое и не совсем понятное… Разум отказывался это вмещать и вместе с тем наслаждался. Как той, скажем, башней у самой кромки моря, высокой и желтой, увенчанной темной статуей не то женщины, не то птицы, присевшей, как перед броском…
А потом статуя пошевелилась и оказалась совсем не статуей.
Глас