Карта 3:
Окрестность ромба на нашей карте выкладывается из «черта»-«желудка»-«птицы»-«носа». В сущности, это, возможно, самые навязчивые индивидуальные персонажные маски, которые противостоят гоголевскому поиску эго-идентичности. Имеется публичный образ Гоголя, создателя «Ревизора» и «Мертвых душ», и более частный образ автора «Писем», они соотносятся, но не совпадают, не образуют личностного единства. Хотя в центре мы расположили «эго», как отражение или зеркало для «автопортрета» и «автора», оно не имеет синтезирующей силы. Эти образы выглядят отчужденными и ни один из них не в силах выразить от ношение Гоголя к самому себе. Все компенсирует его удивительная способность к подражанию, Гоголь – миметический гений. В ранних повестях его подражание почти инстинктивно и совпадает с чревоугодием и звукоподражательными эффектами. Это подражание внешнее. Но вот начинает расти тема черта, чертей и чертовщины. Появляется орнитологическая физиогномика: птичий об раз остается важным в конструировании литературной реальности, именно этот образ наделяется колдовской силой внушения, вызывающей у слушателей состояние зачарованности. Образ птицы, или орнитологический образ автора, связывается именно через уникальную силу подражания с чертовщиной и демонологией повседневности. Черт – мастер обмана, притворства, подстав, полетов (черт ведь – летающее существо); он может быть всем, чем угодно. Мим конкурирует с чертом, ибо он сам способен на разные геройства. Способен превращаться: быть птицей, мгновенно взлетать, удерживаться в высшей точке полета, быть во многих мирах. С другой стороны, образ божества птиц (внешнее подобие): гоголевский нос, длинный и острый, похожий на клюв, определяет позицию литературного носа и всю европейскую посологию, идущую от Стерна. Нос-двойник ведет себя как черт-чиновник, исчезает и появляется, когда захочет… От носа-двойника к другой функции (генетической), нос и запах, а запах – это нос, та благородная часть тела, которая остро ощущает не благородство других частей. В конечном счете все связывается с чертом как демонически-магической инстанцией, которая проникает повсюду и препятствует становлению морально-нравственной и религиозной фор мы. Постепенно искусство имитации: быть всем и всем не быть – начинает отвергаться Гоголем-авто ром, и приписывается черту, его злейшему врагу. Теперь черт – эта «скотина» – несет ответственность за расползание по жизни пустого и бессмысленного времени. Ра зом открывается три горизонта: бегство в болезнь (от страха перед невозможностью выполнить миссию, которую само надеянно возложил на себя от лица других), страх перед все силием черта-обманщика и пересмешника и, наконец, внуше ние себе качеств чуть ли не святого мученика (отказ от смеха как отказ от письма).
Приложение
1. Карл Зелиг. Случаи «полной/частичной» мимикрии
Выборка каждого «case-history» непредвзята и, невзирая на налет патологического, может быть ясно представлена. Каждый случай дает пример тому, насколько миметизм (мимикрия) действует с равной силой и успехом по крайне мере в двух противоположных направлениях: к-себе, аутопластическое – то, что изменяет или преобразует меня самого; и от-себя, аллопластическое, – то, что я изменяю или преобразую[299].
Случай первый: «человек, которого не было». Фильм Вуди Аллена «Зелиг» представляет историю (скорее case-history) «удивительного» и «неподражаемого» Карла Зелига. Ироническая и добродушно-юмористическая игра Вуди Аллена в человека-хамелеона приобретает оттенок невероятности и чрезмерной фантастичности, но, тем не менее, не теряет привлекательности клинического случая. Время Великой депрессии, полиция пытается отыскать странную личность, якобы причастную к гангстерскому клану. Зелиг попадает в тюрьму, затем в психолечебницу и подвергается обследованию. Над ним устанавливается опека, ответственность за него берет его сестра. С помощью своего мужа она начинает эксплуатировать способности Зелига к перевоплощению, – он становится человеком-хамелеоном. Приходит успех и слава. Затем любовная драма в семье сестры («тройное убийство на почве ревности»). Зелиг свободен, и как будто исчезает навсегда, кто-то видел его в Мексике… Но вот он неожиданно обнаруживается среди ближайшего окружения Папы римского (в одно из его праздничных появлений на публике). Зелиг обнаружен и снова водворяется в клинику, которую прежде покинул. Через некоторое время берется на домашнее излечение к госпоже Флетчер, психиатру-психоаналитику и своей будущей жене. Вновь возникает общественный интерес к его личности как человека-хамелеона. Как будто он даже избавился от своих дурных привычек, но, оказывается, ничего подобного: втайне от жены он продолжает пользоваться своими способностями. Зелиг оказывается двоеженцем, никудышным маляром, испортившим фасад дома… Судебный процесс и новое исчезновение. На этот раз он обнаруживается на одном из сборищ нацистской партии, причем в ближайшем окружении Гитлера. Госпожа Флетчер случайно опознает своего мужа-пациента по фотографии в газете. Она совершает героический перелет через океан, находит в Берлине Зелига и бежит с ним в США, преследуемая нацистами (?!). Америка встречает Зелига и его супругу с невероятным триумфом. Зелиг становится почетным гражданином то ли Чикаго, то ли Нью-Йорка, президент освобождает его от уголовной ответственности. Счастливый конец истории. Возможно, что этот случай мимикрии сравним с другими: случаем Гудини, одного из величайших экстремальных фокусников, с мастером анимации Уолтом Диснеем и образом человека в котелке с тросточкой и в непомерных ботинках, созданным Чарли Чаплином.
Возможно, что фильм Вуди Аллена тонкая игра, пародия, обращенная ко всем этим героям массовой американской культуры начала – середины XX века. Перевоплощения Зелига столь же реальны и близки так называемой легендарной психастении, правда, получившей новые, но не менее поразительные результаты. Не быть собой, а быть всеми другими. Эффект десоциализующей мимикрии. Зелиг, попадая в чуждую и неизвестную ему среду, мгновенно перевоплощается, то в коммерсанта, то в гангстера, то в мексиканца, то в негра, то маляра, то в тучного, то в тонкого, бородатого или лысого, – в любого другого человека, причем, с дотошной имитацией его профессионального навыка. Все живое – лишь объект перевоплощения, самого Зелига нет, есть лишь мимикрирующая субстанция, которую не в силах удержать в общепринятой норме никакая целенаправленная социализация, предлагаемая обществом. В этом момент иронического сдвига: всем достается собственное эго как социальная маска, кроме Зелига. Несмотря на всю фантастичность его перевоплощений, они правдоподобны, и мы даже с удовольствием следим за ними: изменяется внешность (цвет кожи, осанка, вес, форма лица и его выражения, походка, так у Зелига вырастает борода в греческом ресторане, живот, как только он попадает в окружение людей, страдающих от ожирения); превращения затрагивают буквально все, в том числе манеру говорить, словарный запас, быстроту овладения новыми языками и пр. Например, поразительно быстрое и совершенно незаметное для окружающих овладение словарем ранее неизвестных