– Я тоже не нашел. – Глаза Чонхо начинают бегать по комнате. – Я просто… понял, понимаешь? Уже когда очутился здесь. Это как озарение. Оно попросту огрело меня по башке. Наверное, именно это происходит, когда ты используешь второе зеркало, которое по сути – билет в один конец.
– Что?.. – Все не выстроенные в предложения слова резко пропадают. Мингю сглатывает вязкую слюну. – Билет в один конец?
– Да. Второму зеркалу не нужен кто-то другой по ту сторону. Только ты. И та цена, которую ты готов заплатить.
– Береги время, – тихо говорит Мингю.
Он готов заплакать. Он готов рассыпаться на молекулы, потому что нет. Он не может позволить Чонхо заплатить своим временем, как это делал он сам. Он просто не может. И, если придется, он сам, блядь, сделает второе зеркало в своем мире, чтобы отправить его обратно.
– Да, – Чонхо кивает, – время – ключ.
– Я не позволю тебе…
Его рот закрывают ладонью. Мингю наблюдает за тем, как чужие губы в который раз растягиваются в улыбке.
– Вспомни первый вздох и самый темный час, позволь отражению стать тобой. Следуй за светом маяка, и он выведет тебя из тьмы. Береги время, и оно повернется вспять, – повторяет он наизусть слова из той записки, что Мингю когда-то нашел в нише за зеркалом. – Знаешь, что было в записке из второго зеркала? – Мингю мотает головой. – Вспомни последний вздох и самый светлый час, забудь про свое отражение. Следуй за тьмой, и она приведет тебя к маяку. Береги время, но оно больше не твое.
Мингю опускает голову, боясь спросить. Он так боится прямо сейчас, его перекручивает всего, дерет на ленты (сиреневые) раз за разом, с каждым новым вздохом. И воздуха так мало.
– Время… – Мингю почти не слышит собственного голоса. – Время – плата.
– Да. – Чонхо заставляет его посмотреть на себя. – Ты платил своим собственным временем. Я же заплатил чужим.
– Что ты… Что ты хочешь сказать?
– Я лучше покажу.
Чонхо слезает с кровати, оглядывается, неловко надевает штаны и подходит к рюкзаку у самого выхода из комнаты, который Мингю замечает только сейчас. Большой такой, черный, потертый, каким он его и запомнил. С ним Чонхо ходил в университет. И на нем повязана фиолетовая лента. Мингю чувствует, что его губы дрожат.
– Я мало что забрал с собой. – Чонхо достает из рюкзака нечто прямоугольное, в чем он сразу признает рамку для фотографий. – Это вот не собирался. Но снял со стены в последний момент. Я просто хотел… Хотел что-то на память, наверное. – Он протягивает рамку Мингю.
Тот берет ее дрожащими руками. И смотрит. Узнает фотографию, которую видел уже сотни раз. Вспоминает, какой она была: Мин и Чонхо вместе на фоне моста Шелкопряда. Радостные, счастливые, яркие, живые. Но сейчас-
на фото лишь Мин.
Мингю с такой силой огревает осознанием по затылку, что он едва пополам не сгибается. Рамка падает на одеяло, смотрит на него одиноким лицом, усмехается будто. А Мингю попросту на пазлы растаскивает, потому что он вдруг понимает.
«Время – плата. Ты платил своим, я же заплатил чужим».
– Что ты наделал? – Мингю не обращает внимания на тот факт, что его глаза слезятся. – Какого хрена, Чонхо? Зачем? Ты придурок, ты, блядь, придурок, ты…
– Тихо. – Его крепко обнимают. – Не говори мне, что я придурок, потому что я за тобой даже в другой мир пришел.
И все. У Мингю все клапаны к хренам срывает. Он начинает рыдать, как тогда в ванной пару часов назад. Он давится слезами и едва не воет, потому что осознание того, что Чонхо ради него пожертвовал всем, выкорчевывает все живое, что он в себе смог взрастить за этот неполный год. Он скребет пальцами по чужой спине и исходит слезами, как последний кретин, не может остановиться и хочет захлебнуться.
– Я не хочу так. – Мингю действительно почти воет. – Я не хочу такого для тебя.
– Что сделано, то сделано. – С его щек пытаются стереть слезы, но Мингю начинает рыдать только сильнее. – Господи, пожалуйста, Мингю, перестань, я прошу тебя, иначе я…
Чонхо не договаривает, кусает губу, а он видит, что чужие глаза тоже наполняются слезами.
Они – два идиота, что позволили себе полюбить чужую Вселенную.
– Что за последний вздох и самый светлый час? – Мингю хочется убиться, честное слово.
– Последний вздох – когда ты вернулся в свой мир, самый светлый час – когда понял, что не могу без тебя. – В глазах Чонхо стоят слезы; стекают одиноко по щекам, чертя дороги в неизвестное, а Мингю хочет следовать им, но вместо этого окончательно срывается и сгибается пополам. – Тогда шел дождь. Он всегда шел, если подумать. Каждый раз, когда я смотрел на тебя и думал, что не могу отпустить.
– Перестань. – Мингю почти задыхается, не знает уже, куда слезы ронять, давится ими просто. – Я так хотел, чтобы ты был, блядь, счастлив, а ты… Зачем ты…
– Не говори мне, что не понимаешь. – Чонхо встряхивает его. – Ты же понимаешь. Потому что ты…
– Потому что я поступил бы так же, да, точно. – Он смеется в свои руки, которыми накрывал лицо. – Но… Боже, твоя семья. Твои друзья. Твоя жизнь. Ты просто не мог перечеркнуть все это.
Чонхо глубоко вдыхает, шумно выдыхает. Мнет одеяло в руках. Избегает прямого взгляда какое-то время, но улыбается неожиданно (снова) и падает собою в глаза Мингю – смотрит до того открыто и до самой сути, что то, во что сам Мингю верил до этого момента, попросту в пыль обращается.
– Я был с ними столько, сколько смог. – Чонхо улыбается. – Я ездил в Пусан почти каждые выходные. Моя мама классная, ты был прав. А еще Дасом… Мы сблизились. Но я так и не смог ей объяснить, почему ты больше не приезжаешь. Не смог, но она все равно решила, что мы поссорились. – Чонхо горько смеется. – Иногда мне казалось, что она скучает больше по тебе, чем по мне.
Мингю невольно касается серьги в ухе, которую так и не снимал с декабря, поджимает губы.
– А еще Тэён, знаешь. Ни за что бы не поверил, что мы будем проводить столько времени вместе. Мы буквально были вместе каждый день. Я не знаю, почему, но… Просто в какой-то момент я понял, что он – единственный, кто может меня понять после всего, что произошло. И Сонёль. – Чонхо заглядывает Мингю в глаза. – Он был сам не свой почти два