Он лежит так до тех пор, пока не начинает темнеть, а поясницу – морозить. Мингю садится и смотрит на бледно начерченное имя на надгробии: «Кан Сонёль». Придвигает цветы чуть ближе, чтобы те закрывали дату смерти, и встает. И все, на что у него хватает сил, чтобы сказать вслух, это:
– Прости. – Мингю опускает взгляд, но почти сразу же поднимает его обратно. – И спасибо.
Прости за то, что не услышал тебя тогда, когда ты так в этом нуждался. Прости, что не смог за улыбкой разглядеть твои слезы. И спасибо за то, что спас меня, хотя сам не подозревал об этом.
Мингю уходит с кладбища, не оборачиваясь, а когда минует ворота, то все-таки останавливается. Запрокидывает голову, глядит на стремительно темнеющее небо, и думает о том, что бумажный фонарик готов сорваться с его рук.
Чтобы навсегда исчезнуть где-то в вышине.
Июль приносит с собой жуткую влажность и начало сезона дождей. Мингю умирает от жары на занятиях, затем умирает от сумасшедшего кондиционера в кофейне на очередной смене и думает, что такие перепады температуры не для его здоровья. Успевает переболеть раза три к августу и облегченно вздыхает, когда начинаются короткие летние каникулы.
Но отдыхать не выходит все равно, потому что к сменам в кофейне прибавляется стажировка в одной компании, куда он отправляет резюме «чисто на поржать», как выразился Тэён, но «чисто поржать» как-то подозрительно быстро сменяется собеседованием, и уже в первых числах августа Мингю путается в галстуке и материт всю планету, ибо слушать Тэёна – себе дороже.
Дожди идут почти каждый день. Одним вечером Мингю едет не домой, а на мост Шелкопряда, на котором не был с прошлого лета. На котором в последний раз был не один. И единственное, что связывает эти два мгновения, – дождь и запах миндаля, которого сейчас на самом деле нет совсем, но Мингю чувствует его все равно. Он стоит на мосту, смотрит сквозь прутья на Сеульскую башню вдали, вдыхает влажный воздух, крепко сжимая в руке портфель, который даже не ему принадлежит, и думает, что да. Пора. Пора разжать руки. Пора разрешить бумажному фонарику стать частью неба. И прижать поближе к сердцу те самые теплые мгновения, что сделали его тем, кто он есть сейчас.
И позволить им быть не просто воспоминаниями, а неотъемлемой частью себя. Позволить им быть чем-то, что не будет вызывать грусти или боли меж ребер и выше до самого сердца. Эти мгновения были – и это самое главное. Они были. И уже никогда не исчезнут – до тех пор, пока его взгляд будет обращен к небу, которое как янтарь, в котором драгоценное застывает на миллионы лет.
Мингю думает вдруг, что он теперь бессмертный. Потому что до тех пор, пока живет то тепло, что взмыло вверх вместе с огнем бумажного фонарика, будет жив и он. А это – бесконечность.
– Я ушел! – орет Тэён, а после хлопает дверью.
Мингю стоит возле окна и наблюдает за тем, как тот выскакивает на улицу и раскрывает над собой зонт. Стряхивает что-то с рубашки и несется к калитке, которая затем хлопает так громко, что Мингю слышит этот звук даже сквозь ливень. Он отпивает из кружки с чаем огромный глоток и морщится: начинать свой день не с кофе как-то совсем паршиво. Но начинать свой день с максимально утренней смены еще более паршиво, пожалуй.
Он достает из шкафа рубашку со штанами, бросает их на кровать и идет в ванную, чтобы высушить волосы. Разглядывает себя в зеркале несколько минут, отстраненно прислушиваясь к звуку дождя, который слышно даже из ванной, а затем со вздохом берет в руки фен.
Который почти сразу отключает, потому что до него доносится очень знакомый звук хлопающей калитки. Мингю взъерошивает влажные волосы и пытается вспомнить, что мог забыть Тэён, выскакивая из дома, но мысль эта ломается надвое и рассеивается, потому что входная дверь открывается слишком медленно, а затем так же медленно закрывается – так не делает никто, даже Санхён. Мингю оборачивается, бросает непонимающий взгляд в коридор и снова берет в руки фен.
В коридоре – тишина.
– Тэён, если ты забыл дома голову, то я ее искать не буду, – громко говорит он.
Хочет включить фен, но не успевает, потому что взгляд, направленный в зеркало, цепляется за дверной косяк, на котором виднеются чужие пальцы – будто кто-то схватился за него прежде, чем показаться полностью. Мингю удивленно раскрывает рот, чтобы снова позвать Тэёна, но чужое имя так и застревает в горле, потому что следом за пальцами показывается лицо.
Он опускает взгляд в раковину, плотно сжимая губы. Сердце стучит так сильно, не в груди словно, а прямо в голове, норовясь выбить ушные перепонки изнутри. Мингю с усилием сглатывает, боясь поднять взгляд обратно к зеркалу. Думает о бумажном фонарике. О своих кошмарах. О том, сколько раз он выпускал чужую ладонь во сне. И о том, как сильно ему хотелось схватиться за нее снова.
Мингю боится, но взгляд все равно поднимает, и мир просто переворачивается. Делает резкое сальто и плывет на несколько долгих мгновений, не давая сфокусировать взгляд. Потому что там, позади него, в дверном проеме стоит Чонхо.
На нем – одна из тех рубашек, которые Мингю запомнил. У него влажные после дождя волосы, которые отросли так сильно, что почти закрывают глаза. У него взгляд, в котором все чертовы бумажные фонарики сгорают, не долетев до неба. А Мингю – Мингю снова падает взглядом в раковину, потому что нет. Такого не может быть. Ему чудится просто, снится. У него уже бывало такое. У него…
Мингю делает шаг назад. Еще один. И еще. Не отрывает взгляда от пола. Руки трясутся, боясь наткнуться на пустоту в конце, но он все равно делает последний шаг, глубоко-глубоко вздыхая-
а руки упираются не в воздух.
Руки касаются человека. Будто позади Мингю и правда кто-то стоит. Он резко запрокидывает голову и оборачивается – в тот самый момент, когда его крепко хватают поперек и прижимают к себе. Мингю думает, что умер. Умер и просто переродился, а теперь вот она – другая, новая жизнь, в которой они все-таки смогли встретиться.
Он хлопает глазами, смотря через чужое плечо куда-то наверх, и