Я тоже должна так научиться.
Пожалуй, это главное воспоминание из детства – как мать бьет меня по щекам, чтобы я перестала видеть.
Однажды, много позже, она все же призналась – я не могла быть другой, этот проклятый дар получают все девочки в нашем роду, исключений нет. Но каждая должна научиться не видеть. Точнее, делать вид.
Иначе жизнь станет невыносима, так она объясняла. На меня будут показывать пальцем, меня будут считать странной, а кто-то будет бояться. Живые будут избегать меня, а мертвые окружат и захотят, чтобы я делала что-то для них. Я стану изгоем. Никто не женится на такой, как я. А ведь я хочу замуж!
Поэтому я должна стать нормальной. Вести себя, как все. Быть благопристойной юной нисс. Тогда все будет правильно.
Это магам можно все. Им можно видеть призраков – потому что они могут их прогнать и приказывать им. Магам – вообще все можно. Но нам остается только завидовать им – и вести себя правильно. Нормально.
Повзрослев немного, я в душе даже согласилась со всем этим. Но ненавидеть мать это не помешало.
Отцу было все равно. Он думал, что у меня просто детские фантазии, и добродушно посмеивался, а мать запрещала обсуждать с ним мертвых. Он не бил меня, ничего не заставлял, и уже поэтому я его любила. Но, пожалуй, ему просто было все равно. На жену он тоже не слишком-то обращал внимание.
Беатрис была единственной, кто меня всегда жалел и выслушивал. Пожалуй, можно сказать, что вырастила меня именно она. Хотя умерла она за много столетий до моего рождения.
Я никогда ее не боялась. Как бояться того, чье лицо ты помнишь едва ли не с младенчества? Если кто и пел мне песни на ночь, то только она.
Мать всегда злилась и била по щекам, как только замечала, что я слежу глазами за Беатрис. Я быстро привыкла разговаривать с Беатрис только за закрытой дверью. Но иногда замечала кого-то еще из мертвых, заговаривала или просто смотрела – и тогда мать снова кричала, снова наказывала, запирала…
Конечно, призраки были не единственным, что ее злило. Я всегда отличалась смешливым и легким нравом. Но благовоспитанной юной нисс не пристало ни громко смеяться, ни много говорить. Улыбаться следовало, лишь слегка приподнимая уголки губ. Иногда мне казалось, что моей матери просто не нравлюсь я сама.
В отличие от Беатрис.
Беатрис рассказывала про древние времена, когда все было по-другому. Тогда можно было колдовать даже без магии. Это теперь глупые люди запретили ритуалы, а тогда…
Моя гувернантка, рассказывая об этом, говорила совсем иначе, и называла те времена Темными.
– Ниссин Лиммик сказала, что на этих ритуалах людей убивали, – поделилась я с Беатрис.
– Приносили в жертву, – поправила она строго и тут же улыбнулась. – Дельфи, некоторые люди заслуживают смерти. А некоторые просто ни для чего не нужны. Так почему бы им не принести пользу?
– Ниссин Лиммик говорит, что это плохо.
– Ниссин Лиммик – сушеная вобла, и хочет сделать такую же из тебя! Вот подумай, например, о своей матери… кому было бы плохо, если бы она умерла? Тебе? Тебя больше никто бы не смел наказывать. Ты жила бы с отцом, а он тебя любит. Твоему отцу? Они много лет даже не были в одной спальне. Так кому? Таких людей немало, Дельфи – никому не нужных, лишних, всем мешающих. Зато их смерть могла бы сделать много полезного.
Я не знала тогда, кому верить. Ниссин Лиммик говорила, что убийца живет всю жизнь со страшным грузом, и казнь для него должна быть облегчением – ведь он так искупает свои грехи.
Однажды мать заболела. Она лежала в постели, покрытая испариной, хрипела, глухо кашляла и иногда начинала задыхаться, с каждым разом все сильнее и сильнее. Вызванный отцом доктор оставил два лекарства, велев давать одно по часам, а другое – в случае приступа.
За первым следила служанка. Но ночью она спала.
Не знаю, отчего я тогда проснулась. Захотелось выпить воды, и я прошла по коридору. Моя спальня располагалась рядом с материнской – так что хрипы я услышала. И даже зашла.
Задыхаясь, она опрокинула флакон с лекарством, он укатился, и она не могла дотянуться. Она смотрела на меня, хватаясь за горло, и, наверное, ждала, что я подам ей лекарство.
Честно говоря, это было даже забавно.
Я тоже смотрела. Ушла только тогда, когда все затихло. Легла спать и крепко проспала до утра.
Я долго потом прислушивалась к себе, все искала то раздирающее чувство вины, о котором говорила моя гувернантка. И не находила.
А жить стало в самом деле гораздо легче. Теперь можно было смеяться, можно громко разговаривать. Читать романы, что запрещала мать – о приключениях и любви.
Даже ниссин Лиммик куда-то исчезла. Много позже я поняла, что отец рассчитал ее, потому что на оплату услуг гувернантки перестало хватать денег.
Прислуги стало вдвое меньше, да и жили мы теперь куда скромнее. Я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что отец пьет и играет, проматывая в числе прочего и мое приданое. Но я все равно любила его.
А потом он выдал меня замуж – за того, кто готов был взять юную свежую девушку даже без приданого. Джимсу Баккеру было за семьдесят. Впрочем, для своих лет он был еще весьма крепок, и это мне предстояло узнать в свою первую брачную ночь.
Утром я совершенно точно знала, что этот человек жить не должен.
Он и не прожил долго. Уже к вечеру поскользнулся на лестнице, ведущей со второго этажа нашего дома, и упал, свернув шею. Такая трагическая случайность. А мне достался его дом и все его состояние. Вполне достойная плата за ту ночь.
Беатрис была совершенно права. Некоторым людям просто не нужно жить, всем от этого только лучше.
Беатрис была единственной, кто оставался со мной рядом всегда, кто всегда поддерживал.
Правда, вскоре мне предстояло узнать, что та ночь имела последствия.
Я ненавидела то, что росло внутри меня. С первого дня, как только поняла, что гнилое семя мерзкого старика, творившего со мной эти гнусности, дало во мне росток. Теперь мое тело менялось, мне становилось все хуже, и виноват был снова он!
Мальчик родился слабым и болезненным. Это, правда, не мешало ему без конца орать, пока я была слишком слаба, чтобы что-то сделать.
Но, главное,