– О, – только и сказала Астрид. – Ладно.
Она не была уверена, хорошо это или плохо. С одной стороны, астридианцы разумные и им надо где-то жить, и это детище Астрид, и она их любит… А с другой – почему они не могут просто занять часть планеты и спокойно жить в ней? Обязательно, что ли, заполонять все? Так даже демоны не делают.
Хотя, может, они еще и не заполонят. Может, они скоро остановятся, или уже остановились. Надо будет потом еще на Бартаэлон посмотреть.
Интересно, сколько их уже там? Город таких размеров… при том, что астридианцы такие крошечные, что их без специальной лупы и не увидишь. Страшно даже представить такое число.
Хотя у них в городе, наверное, не только дома. Им же всем нужно что-то кушать, строить свои машины, развлекаться по-всякому. А раз остальной Бартаэлон по-прежнему изумрудный, все фермы, пастбища, фабрики и кабаре с низкопробными мадамами внутри серого пятна.
Но все равно… как же их там должно быть много… А когда-то была просто одна кастрюля… не так уж и давно, в общем-то.
У Астрид по телу снова пробежала дрожь, только теперь уже не от восторга. Ей стало чуточку боязно. Она представила Парифат, который покрывает такая вот серая плесень, расползается со страшной скоростью, затягивая континенты и океаны. А когда люди пытаются что-то с этим сделать, их обстреливают лучами смерти какими-нибудь.
Не. Не-не-не. Никто этого не позволит. Астридианцы живут на Бартаэлоне, они специально туда ушли, чтобы никого здесь не беспокоить. Бартаэлону не повезло быть планетой, которая подходила им лучше всех.
– Астъид, дай! – нарушил ее раздумья противный визг.
– На, на!.. – сунула окуляр Лурии Астрид.
Лурия сразу к нему прильнула и принялась ерзать, как будто что-то понимала, хотя труба сразу уехала в сторону.
– Не туда смотришь, – попыталась повернуть трубу Астрид. – Бартаэлон вон. Вон моя планета, мой прекрасный Бартаэлон. Смотри, какой красивый… пока что… да не туда ты смотришь!
Лурия отбрыкивалась. Она не хотела Бартаэлон, она хотела звездочки. Даже в волшебной трубе те почти не увеличивались, зато становились ярче, и их становилось больше. Небо словно покрывалось кучей искорок, которые не видно простым глазом.
– О-о-о!.. – зачарованно прошептала девочка. – Там музыка!..
– Да не музыка, а сияние, – поправила Астрид. – Сияние звезд!
– Музыка, – отрезала Лурия.
– Сияние.
– МУЗЫКА!!!
Лурия затопала ногами и попыталась повалить трубу, сбросить ее с треноги, швырнуть с крыши. Астрид еле успела ее перехватить.
– Дура! – прикрикнула она. – Чо творишь?! Ма-а-а-ам!..
– Лурия, что ты творишь? – ласково спросила мама, поднимая голову от шезлонга. – Не ломай вещи.
– Там музыка, кази!.. – потребовала Лурия.
Мама подняла глаза. Они блеснули, мама помолчала и сказала:
– Астрид, у тебя совершенно нет музыкального слуха. На космодискотеку мы тебя не пригласим. Но Лурия… не швыряйся вещами из-за таких пустяков. Веди себя подобающе.
Лурия покраснела, как будто сейчас закатит грандиозную истерику на эту возмутительную просьбу. Ее обычно прелестное личико исказилось, мелкие зубки оскалились, янтарные глаза запылали, как маленькие солнышки. Кулачки сжались, девочка все громче пыхтела…
– Так, подождите, я тут кое-что забыла! – воскликнула мама. – Я же принесла дыню! Волшебную! У нее такие свойства, что если какая девочка хорошая и добрая, то ей дыня вкусная. А если капризная и плаксивая, то она будет ки-и-и-ислая!.. как ее рожа.
Лурия нахмурилась. Дешево мама хочет ее купить. За какую-то волшебную дыню… но надо проверить это волшебство. И лучше бы, конечно, чтоб сладкая дыня была-то…
Глядя, как мелкая втягивает глазами слезы, Астрид затряслась в беззвучном смехе. Когда-то и ее мама так обводила вокруг пальца. Были времена. Сейчас-то она понимает, что никакая эта дыня не волшебная, и для всех сладкая-сладкая…
– … Мам, а чо она кислая такая?! – возмутилась Астрид.
– Я же сказала, что если у кого рожа кислая, то ему и дыня кислая.
Астрид запнулась. Что, в этот раз правда была?.. Мама в кои-то веки не наврала? Но… но Астрид же сейчас просто… ну… как это…
Она посмотрела на Лурию, что изо всех сил старалась не хныкать, но дыня была кислой, и это все ухудшало. Посмотрела на Веронику, которая растянула рот до ушей и уплетала дыню…
– Тебе сладко, ежевичина?.. – спросила Астрид.
– Очень, – невнятно сказала Вероника. – Только надо улыбаться.
Астрид изогнула уголки рта… да, вкус меняется, дыня становится слаще! Астрид улыбнулась сильнее… прямо сахарная!.. еще сильнее, еще!.. она сможет, у нее рот демонический, она в него кулак может засунуть!.. ща!.. ща!.. ух, прямо приторная!.. перебор, перебор!..
Ее аж скривило от такой сласти, и от этого стало еще хуже, потому что дыня сразу среагировала и рот наполнился кислостью! От сказочной сладости – к лимонной кислости, мгновенно!
– Ма-а-ам… – прищурилась девочка. – Чо это за дыня?.. Зачем?..
– А что, тебе не нравится? – огорчилась мама. – Ну на вон яблочко скушай.
Астрид дернулась за яблоком, но тут же отдернула руку. Нет уж, хватит подарков от злой женщины! Опять розыгрыш какой-нибудь! Может, там внутри тараканы!.. хотя… не, свежие не такие вкусные.
Майно смотрел с легкой улыбкой. Он мог сказать дочери, в чем секрет яблока, но не хотел портить сюрприз. У Лахджи сегодня настроение шутить, так что пусть уж, пока есть время. Ей это необходимо, она даже спустя три луны не совсем оправилась от смерти родителей. Бодрится, конечно, прячется за стеной демонической циничности, делает вид, что ей все нипочем, но Майно слышал ее эмоции, и с того дня, как любимая вернулась с Земли, там то и дело вспыхивает щемящая грусть.
Дочери восприняли это легче. Они любили бабушку с дедушкой, но не настолько хорошо их знали, не так много времени провели вместе. Для них мамины родители были просто теми, у кого иногда гостишь, кто лично тебе симпатичен и близок, но все-таки не занимает важного места в жизни.
А вот Лахджа… в ней все еще осталось немало от человека, и Майно Дегатти это не могло не радовать. Так что сейчас он наслаждался пикником на крыше, наслаждался теплой летней ночью, когда никуда не нужно спешить, а завтра весь день принадлежит только им.
Отбросил пока что мысли о том, что предстоит… он все еще жалел, что позволил себя уговорить, хотя и понимал, что иначе так и придется жить в постоянном напряжении. Сорокопут по-прежнему где-то там, и лишь Кому-То-Там известно, когда он