Милонег вздрогнул.
– Волосы что солнце светятся, а поёт про метель. И так хорошо на душе от песни сделалось… Заслушался я. Зато после такая жуть взяла! Я, батюшка, царицу прежнюю, Яромилу Аленевну, не видывал, но коли по твоим рассказам судить, – точь-в-точь она была.
– Голубица моя, – прохрипел Милонег. Ратибор опустил голову, помолчал. Милонег велел еле слышно: – Дальше… Дальше что видел?
– В Остродре́ве надолго засели мы.
– Покориться там не желали?
– Нет, пушнину-то остродревцы сразу принесли, и воску довольно. – Ратибор погладил бороду, повёл могучим плечом. – Мор там. По всем деревушкам моровое поветрие, половины людей не досчитались.
– Мор? Да что ж ты тогда задержался там?
– Лекарям помогали. Могилы рыли, мертвецов хоронили. Своими руками закапывал, точно не встанут.
Неловко пошутил Ратибор; неловко Милонег усмехнулся, а всё ж таки легче стало.
– Да гнездо там разбойники свили недалеко, близ Малых Лихобо́р. Взял я парней из дружины, съездили мы туда, выжгли погань.
Милонег глядел на сына, тут и там замечая подзажившие шрамы: на щеке, на шее.
– Ты, батюшка, не гляди, что бровь рассекли. Никому в обиду не дамся и царство наше не дам!
«Царство наше». Никогда Иван «наше» не говорил, одно только «твоё, батюшка, царство» от него слыхать было.
– Совет бы созвать, – говорил тем временем Ратибор; как издалека слышал его Милонег. – Князей, тех, что в ссоре, помирить… Крепкие дозоры нужны, особливо на окраинах, в Оковине. Крестьянам зерно б выдать из царских амбаров: половина полей клевером засеяна, не хватило в этом году зерна, а дальше и того хуже будет из-за засух. Там, по окраинам, грешат на матушку – мол, она чумы, да грады, да моры ворожит!
Сдвинул сын брови. Усмехнулся про себя Милонег с тоской и гордостью: батюшку в обиду не даст и царство не даст, а матушку пуще всех обижать не позволит.
– Ратибор.
Ещё шаг сделал к сыну. Встал вплотную. Сверкнули у того глаза, распрямил Ратибор плечи, поднял голову. Совсем ведь под потолок стал…
– Ратибор… Сам, поди знаешь, что не только об этом спросить тебя звал.
– Знать, батюшка, не знаю, а догадываться догадываюсь.
Вздохнул Милонег. Хотел сказать обо всём складно да ясно, но слова про Яромилу всё спутали, колотилось сердце. Сколько ж можно… Ратибор стоял молча, ждал. Может, на это силы великие прогневились – что ждал он долго? На то гневились, что упёрся Милонег в прежнее, боялся порядок менять, хоть и видел давно, что куда лучше Ратибор в цари годится, чем Ваня?
Откашлялся. Лицо хотелось руками закрыть, но не мог он такого сделать при царе будущем.
– Уговаривал я брата твоего старшего. Грозился. Да что толку… Э-эх! – Махнул рукой. Отвернулся. Все слова из головы вон, будто сам вчера только на престол вступил. – Сын мой. Не знаю, отчего тьма над нашими землями. Но может быть, от упрямства моего… али Иванова… Так ли, нет ли, но не стану больше его неволить. Ничего хорошего из царя не выйдет, коли силой его править заставить. Не лежит его сердце к трону. Не согнуть его – сломать только. А ты, сын мой… Вижу, как силён, предан, храбрость твою вижу, смекалку да могуту[147] вижу, и бояре, и народ тебя уважают. Хочешь ли наследником моим быть, царём будущим Озёр-Чащоб?
Ратибор прижал к груди руку. Опустился на колено.
– Хочу.
Вынул меч из ножен, поцеловал. Задрожали на стали алые огоньки.
– Буду.
* * *
Птичьим праздником народ окрестил то, что Гнева устроила. Каждый год с тех пор в этот день приходили на торг, выкупа́ли птиц, кто сколько мог. А в тот, в первый год на пиру вечером Гнева сама проследила, чтоб ни лебедя, ни курицы не подали на блюдах.
Сидели гости честны́е за столами – князья, бояре, пёстрые люди, дружина, вернувшаяся с полюдья, купцы да умельцы, – а царь стоял во главе, глядя на сыновей. Держал в руке кубок – уж и люди смолкли, и дудки стихли, а он всё слова вымолвить не мог.
Молча сидел бледный Ратибор по левую руку от царских мест. Глядел в кубок Иван по правую, пощипывал на коленях гусли. Не мог царь знать, о чём сыновья думают; за свои-то думы ручаться не мог…
За столом уж зашептались, посматривая на царя: чего молчит?
И вправду, сколько тянуть можно. Довольно народ томить. И Ратибора.
Посмотрел царь на Гневу – бледна была, устала, но улыбнулась ласково, незаметно кивнула.
Сжал царь посох и начал:
– Люд честной! Гости заморские, князья, бояре, дружина моя верная! – Обвёл взглядом пир, вдохнул, продолжил зычно: – Государыня наша, Гнева Мстиславовна, нынче давний обет исполнила. Светлый день вышел, каких давно у нас в царстве не было. И я ныне обещание хочу дать. Волю свою молвить.
Снова глянул на Ивана. Всё так же смотрел старший сын в кубок, будто судьбу там выглядывал. А Ратибор прямо-прямо сидел, с виду совсем спокоен, только морщинка меж бровей. Не рано ль, сынок, морщинка?
«Ох, дети мои… Ох, грехи мои тяжкие… Прости, Яромила».
– Станет после меня государем средний мой сын Ратибор Милонежич. Вот вам моё царское слово.
Стукнул посохом. Видел, как поднялся Ратибор, запереглядывались бояре; как совсем низко склонился над кубком Иван, пряча улыбку. Опустился Милонег на трон, сжал под столом руку Гневы.
Шум поднимался в палатах, оханье, разговоры. Во все глаза таращился люд на Ратибора с Иваном, на царя и на Гневу. Цеплялся царь за её ладонь, как за спасительный узелок путеводной нити.
Сколько ошибок наделал в жизни. Лишь бы и это ошибкой не было.
Кощей. Затишье
К свадьбе приготовил он Горицвете алый цветок. Сам надел белый кафтан, Горя ленту красную вплела в косы.
Тени выстроились, кланяясь, шелестя. Ветер утих, вся Тень серебром сияла, и тихий жар от цветка, когда дарил его Горе, шёл прямо в сердце. А может, вовсе не от цветка это был жар, а от белых Гориных пальцев. И не казалась больше уж Тень ни пустой, ни холодной: пустота бескрайним простором обернулась, холод – ледяными узорами, травяной прохладой, могучим ветром.
Цыба, кланяясь в пол, поднесла книгу. Деревянный переплёт, угольники медные, тёмного серебра оклад[148], страницы тончайшей выделанной харатьи – да без единой строчки.
– Отпусти прошлое и тоску. Новую сказку начинай, владыко.
Поблёскивали в сияющих сумерках золотые вставки, смарагдовые жуковицы[149]. Шуршало павье[150] перо. Горела свеча, пламя отражалось в чернилах. В