- Я думала, вы знаете, - Анна присела в предложенное кресло, в раздумьях сплетая пальцы.
- В общих чертах, - не стал отпираться аббат. – Но хотелось бы выслушать и другую сторону.
Герцогиня Анна пожала плечами.
- Собственно, на тот момент назвать меня в этой войне «стороной» было сложно. Я просто была, и все. Приписанная к одной из сторон самим фактом рождения. Так же, как и Сибилла – к другой.
Барбара была любовницей моего отца почти восемь лет. «Возлюбленной», как он называл ее. Поговаривали даже, что они были тайно женаты, но тогда жив был еще дед и обнародование подобного брака могло стоить отцу, в последствии, титула и наследства. Поэтому, официально Барбара так и осталась любовницей. Время шло, герцогству нужны были законные наследники. К тому же, семья моей матери настаивала на выполнении старых договоров.
Я не знаю, как дед договаривался с помехой. Она утверждала потом, что в обитель ее сослали насильно, под угрозой смерти. А в бумагах деда мать разыскала где-то указ, по которому отставной любовнице наследника полагались щедрые отступные. Как бы там ни было, со временем все уладилось. Я думаю, мать знала, что отец встречается со своей давней подругой. Деньги и власть, знаете ли, монсеньер, открывают даже ворота иных обителей. Но пока внешне все оставалось пристойно, мать закрывала на это глаза.
А потом деда не стало. Не прошло и месяца с момента окончания траура, как Барбара покинула обитель и въехала в подаренный отцом замок. Как оказалось, к тому моменту у бывшей нонны уже подрастала дочь, которую отец не признавал в документах. Но открыто называл своей.
- И что же случилось потом? – Подтолкнул аббат, видя, что Анна замолчала, вспоминая.
- А потом отец уехал куда-то, я не помню, куда. И мать решила, по ее словам, навести порядок в герцогстве.
- Барбару обвинили в колдовстве?
- Я не помню, мне тогда лет шесть было. Или семь. Вроде бы, да. Процесс был довольно громкий. Казнить без ведома отца мать не могла никого, поэтому женщину, прижившую незаконного ребенка, будучи нонной, просто изгнали из герцогства. Ее дочь так и не нашли, видно, Барбара имела во дворце своих людей и те успели куда-то спрятать Сибиллу.
- А потом герцог вернулся домой?
- Да. Отец вернулся. И кинулся искать. Не нашел. И не простил.
Аббат кивнул, молча благодаря за откровенность. Встал, поправляя складки мантии.
- Располагайтесь, Ваша Светлость. Отдохните с дороги. Возможно, утром Творец пошлет нам мудрость, чтобы решить возникшую проблему.
- Благодарю вас, монсеньер. – Анне ничего не оставалось как последовать его совету.
Переговорив с Анной, аббат Пиус направился в свои – бывшие хозяйские – покои, где в приемной кабинета ожидала разговора сестра Герлинда.
Попытка «прочесть» эмоции женщины успехом не увенчалась, она сидела, низко опустив голову и равномерно перебирая четки. Но этому мнимому смирению аббат уже не верил. Он, конечно, не всегда понимает женщин, да и не стремился никогда. Но не настолько он дурак, чтобы строить новый дом на старом пепелище, не потрудившись даже угли загасить.
Неспешно войдя, он жестом пригласил нонну в покои, временно выбранные им под кабинет. Усевшись поудобнее, он сложил руки на животе и велел: «Рассказывай, дочь моя!» Надо сказать, от рассказа герцогини услышанное отличалось лишь деталями. Все-таки, Анна и правда сумела донести историю более-менее объективно. Сейчас аббат Пиус наблюдал, как пытается взять себя в руки сестра Герлинда, но детские обиды то и дело прорываются сквозь внешне нейтральные слова.
Выслушав, храмовник спросил напрямую.
- И что ты теперь собираешься делать, дочь моя?
Его вопрос вызвал недоумение.
- Монсеньер?
- Что, «Монсеньер»? У тебя было больше двадцати лет, чтобы обрести мир и смирить свои страсти. Ну, ладно, немножко гордыни вполне можно было простить, никто не свят (кроме тех, кто свят, само собой). Но что это было сейчас? Получается, стоит только приоткрыть дверку, как огонь страстей полыхнет вновь?
- Простите, монсеньер.
- Ну что ты заладила: «Монсеньер» да «Монсеньер»… Как ты дальше жить собираешься?
- Но, - сестра Герлинда упрямо пожала губы, - я всего лишь впервые за столько лет вспылила. С иными и чаще случается. Разве что-то изменилось?
- «Что-то»?» - С досадой всплеснул руками аббат Пиус. – Все изменилось, дочь моя. Все! Я думал, наведу немножко порядок и спокойно оставлю новую обитель в надежных руках. А, вместо этого, я сижу здесь и пытаюсь разобрать бабьи склоки тридцатилетней давности! Потому что вспылить ты ухитрилась в самое подходящее время и перед самым подходящим человеком.
И вот как мне в таком случае оставлять Ее Светлость? Что подумает Его Светлость о нашей обители? Да что там, обо всем нашем Ордене?! Человек пришел в Храм за покоем и утешением, а вместо друзей и духовных наставников его на пороге встречает враг. И не говори, - аббат жестом велел нонне замолчать, - не говори, что ты высказала все подробности о твоей матери из большой любви к герцогине.
- Да при чем тут любовь? – Сестра Герлинда снова приняла свой обычный, слегка отстраненный вид. – Ее Светлости будет оказан должный почет, уверяю вас, монсеньер.
В ответ аббат Пиус только укоризненно покачал головой: «Если имею я все сокровища мира, а любви не имею… Не сомневаюсь, сестра Герлинда, что герцогиня найдет в нашей обители искомые утешение и покой. Брат Роггер об этом позаботится. А ты собирайся, дочь моя, нас уже заждались в обители».
Проводив взглядом поникшую нонну, аббат вышел в приемную и распорядился секретарю: «Сестре Герлинде сейчас непросто. Столкновение с миром привело к тому, что старые страсти вновь разгорелись. Позаботьтесь о том, чтобы рядом с сестрой Герлиндой постоянно находились две, а лучше – три, сестры. Из тех, кто постарше и поопытнее. И попросите брата Роггера зайти ко мне. Скажите, дело не терпит отлагательств».
Отправив секретаря с поручениями, аббат Пиус вернулся на свое место. Он оперся локтями на стол задумчиво уставился в одну точку перед собой. Он очень не любил ошибаться в людях. А в тех, кого за десятилетия привык считать своими, не любил ошибаться вдвойне. Оставалось надеяться, что расстояние еще раз сослужит обеим женщинам хорошую службу, скрывая за насущными делами раны, которые не излечило время. Оставалось придумать, как изменить план, чтобы не рисковать лишний раз.
Несколько раз аббат брался за перо, и снова откладывал его,