- Здравствуйте! – Вежливо поздоровалась Лотта и замолчала, давая слово незнакомке.
- Здравствуйте! – Так же вежливо ответила та. – Монсеньер аббат сказал, что вы очень хотите познакомиться с девочкой. – Глаза женщины рассматривали Лотту настороженно, словно ожидая подвоха.
- Что, простите? С какой… - Не договорив, Лотта осела в кресло напротив, видимо, специально подготовленное для нее. – Это… моя дочь?
- Да, это Зигрид. – Женщина чуть повернула сверток, показывая личико крохи. Та сладко спала, не подозревая, что в этот миг две матери сошлись в поединке взглядов.
Некоторое время Лотта разглядывала малышку, пытаясь понять, что чувствует к этому крошечному существу. Она ведь, как всякая мать, должна страстно любить свое дитя и страдать от разлуки, разве нет? На самом же деле она чувствовала облегчение (малышка жива и, похоже, здорова), тревогу (получится ли вернуть ее), страх (справится ли она) и многое другое. Этот клубок чувств сдавил грудь, не давая по-настоящему насладиться первой встречей.
- Зачем? – Все-таки, изо всех чувств победила настороженность, - Зачем монсеньеру понадобилось показывать ее мне?
В ответ женщина только пожала плечами.
- Он сказал, вы не хотите отдавать ее насовсем. Поэтому вам надо иногда видеться, чтобы вы не были для нее незнакомкой.
- А кем я ей буду?
- Да ей пока все равно, - улыбнулась женщина, глядя на дитя. – Мамой, тетей, крестной, старшей сестрой… Так-то я для всех – ее крестная, которой дальние родственники отдали на попечение сироту. Но в Брунсвике мы можем назваться кем угодно, меня там точно так же никто не знает, как и вас. Да, кстати, я – Петра.
- Сестра Шарлотта, - представилась Лотта так, как привыкла называться в обители. – Ну, или просто Шарлотта, - поправилась она, видя недоумение на лице собеседницы. Действительно, какая из нее сестра, если она, вроде, замуж собирается. – А вы разве поедете с нами в Брунсвик?
- Не с вами, - отрицательно мотнула головой Петра. – Потом, когда девочка сможет выдержать длинную дорогу. Монсеньер аббат обещал пристроить меня на хорошее место.
- С ребенком?
В ответ было снова пожатие плеч. Ну да, действительно, монсеньеру виднее. Женщины еще немного посидели друг напротив друга. Петра не задумываясь покачивалась вперед-назад, укачивая ребенка. Лотта жадно разглядывала крохотный сверток, пытаясь понять, как быть теперь дальше. Наконец-то Петра отвлеклась от своих мыслей.
- Подержать не хочешь? – Она кивнула головой на ребенка, которого держала на руках.
- А можно?
- Ну почему же нельзя? – Женщина, казалось, искренне удивилась. Значит, - отметила про себя Лотта, - никаких распоряжений по этому поводу ей не давали.
Осторожно, стараясь не разбудить, Петра передал Зигрид матери. Девочка была крохотной, намного меньше тех младенцев, которые Лотте довелось видеть до сих пор. Она смешно хмурила бровки и слегка причмокивала, словно во сне ей привиделась еда.
- Почему она все время спит? – Спросила она шепотом.
- Так, наелась, потому и спит. – Петра осторожно взяла ребенка обратно, и начала упаковывать в стоящую в углу корзину. Это корзину, выстеленную внутри мягким полотном, Лотта заметила только сейчас. – Маленькая она еще. Подрастет, тогда будет интереснее. Впрочем, сама посмотришь. А нам уже пора.
- Как, пора? Уже?
- Так, до дома еще добраться надо. А на той неделе, после службы, опять увидимся.
До самого вечера Лотта ходила задумчивая. Сестра Каталина хотела даже отругать ее за небрежно прополотые грядки, но подошла к девушке, взглянула ей в лицо и махнула рукой. Молча пошла обратно к своим розам, бормоча что-то себе под нос. Вечером сестра Марта чуть ли не насильно заставила Лотту выпить целебный отвар. И только после этого та смогла уснуть.
Утром Лотта проснулась отдохнувшая, с совершенно пустой и тяжелой, как с похмелья, головой. Точнее, это она предполагала, что так чувствуют себя с похмелья. Отец, бывало, жаловался, но незамужним девицам упиваться до похмелья не приходилось. Им просто никто столько не наливал.
Тонкая работа, увы, тоже никак не помогала привести мысли в порядок. Наоборот, руки, привычно укладывающие нить в знакомый узор, оставляли голове слишком много времени для размышления. Лотта искренне жалела, что для нее нет новой работы. Потому что, когда узор только начинаешь, тут смотри в оба. Чуть зазеваешься, переделывать придется, и как бы не заново начинать.
А вот когда в сотый раз повторяешь одно и то же, стежок за стежком ложатся на полотно, словно сами собой. И мысли в голову лезут, тоже, словно сами собой.
Наверное, разобраться в себе помог бы разговор с кем-то, кто пережил подобное. Но где ты того «кого-то» найдешь для доверительного разговора? Сестру Герлинду Лотта откровенно побаивалась, сестру Каталину не хотела тревожить воспоминаниями, а сестра Марта, похоже, была вполне счастлива на своем месте. «Дань Творцу» - как она однажды о себе сказала, десятое дитя своих родителей, она с самого рождения готовилась именно к такой жизни.
С остальными сестрами Лотта не общалась настолько близко. Даже с теми, с кем ежедневно проводила часы в мастерской. Праздная болтовня здесь не приветствовалась. Все работы велись под чтение поучительных историй. Именно под монотонное чтение одной из сестер и вспомнились Лотте слова ярмарочной гадалки. «Мужья – не мужья» - с одним прожила всего-ничего, второй - вообще будет мужем только для виду. И ребенок, вроде, - ее, Лотты, ребенок. А вроде - нет.
Время шло. Тревоги не отпускали. Но лечение сестры Геновефы делало свое дело, ночные кошмары больше не возвращались. Или Лотта их просто не помнила. Она выбрала себе цель, ради которой стоило жить. Держа на руках дочку, она не сомневалась, что сделает все для того, чтобы иметь возможность растить своего ребенка. Но до следующей встречи успевала стократ усомниться, не будет ли девочке лучше без нее. Но в одном Лотта была уверена, жить ради ребенка - это все же более достойная цель, чем жить ради какого-то непонятного мужчины. Пусть и настолько важного для аббата.
- Ну, вот и все, дитя мое, - сообщил ей однажды аббат Пиус. - Сестра Геновефа говорит, ты достаточно окрепла, чтобы выйти из обители. Завтра на службе я объявлю о предстоящем бракосочетании. А через три