Страну увеселений дважды в тексте называют царством изобилия, или, как принято в наших сказках, – «молочные реки, кисельные берега». Будь то французская Кокань, немецкая Шлараффия или страна Живи-лакомо из новеллы Бокаччо о Каландрино, находится ли она в окрестностях Флоренции, на берегах мифического моря Варева[87] или же между Веной и Прагой, эта местность без места, бесспорно, несет в себе политический подтекст. Даже если в тех краях виноградные лозы подвязывают при помощи сосисок, по равнинам текут молочные реки, на деревьях растет мортаделла и свиная колбаса, а во время дождя с неба льются потоки подливы, если люди только и делают, что едят куриный бульон с лапшой, а вместо града на землю сыплется драже, если, как в сказке братьев Гримм про Шлараффию, можно повесить на шелковой нити дом и собор и заиметь такой острый меч, чтобы им можно было перерубить надвое мост, не стоит забывать одного важного обстоятельства. В отличие от остальных утопий, в Стране увеселений главное – мечта об абсолютной свободе, именно поэтому она карикатурная: чем безусловнее счастье, тем больше радости и тем меньше календарных обязательств.
Игрушка – всем известный и вместе с тем пугающий предмет, который дети постоянно истязают и ломают, – принадлежит иному миру и иной концепции времени, тому, что некогда связывалось (но больше не связывается) со сферой священного или с денежным доходом. Сказочная формула «жил-был» – волшебная фраза вроде «Сезам, откройся» – допускает нас к этому удивительному опыту восприятия времени, который игрушка ревностно прячет внутри себя. Ничто иное – ни предметы быта, ни товары, ни архивные документы, ни памятники, ни антикварная утварь – не может так легко освободиться от плена хронологии, причем это относится и к религиозным церемониям, и к экономической жизни. Если мы вспомним, что оба временны́х отрезка – «когда-то в прошлом» и «теперь уже нет» – существуют параллельно, станет ясно, что они полностью совпадают с длительностью игры. Поэтому у Пиноккио есть веские причины радостно повторять раз за разом: «Чудесная страна! Какая чудесная страна! Чудная страна!» – а также в порыве чувств обнять Фитиля в благодарность за его великодушие, назвав его «широкой души человеком». Сами детские безделушки могут быть сколь угодно малы, но предполагается, что держащий их в руках обладает огромной душой: ведь она смогла избавиться от «сначала» и «потом», от прошлого и будущего, от некоего вездесущего «сейчас», растягивающегося до бесконечности.
Даже в этом мире, лишенном календаря и планов на будущее, Пиноккио должен придумать «но», должен «однажды утром» (какого угодно дня, будь то четверг или воскресенье) столкнуться с «неприятным сюрпризом», который испортит ему настроение. Пять месяцев в стране раздолья завершаются превращением в осла, а это центральный эпизод всей сказки о деревянном человечке – «не жизни, а сказки, повествующей о ней», как писал другой тосканский автор[88]. Тем утром, которое уже не назвать «каким угодно», Пиноккио, почесывая голову, обнаруживает, «к своему глубочайшему удивлению, что уши у него выросли в длину больше чем на пядь». Здесь Коллоди допускает одну из уже привычных неувязок: он сообщает, что у героя «с рождения были маленькие-премаленькие ушки», хотя нам уже известно иное – Джеппетто просто-напросто забыл их сделать. Следовательно, выросшие уши, в отличие от носа, который был длинным с самого начала, – вдвойне чудесное событие, поскольку на наших глазах нечто, ранее не существовавшее, увеличивается и растягивается. Как бы там ни было, Пиноккио тут же отправляется искать зеркало, и в этом месте мы узнаем еще одну довольно важную деталь: в Стране увеселений нет зеркал, и жители этого чудесного местечка, не имеющие паспортных данных и удостоверений личности, не могут даже увидеть свое отражение и узнать себя в нем. Чтобы посмотреть на себя, герою приходится наполнить водой тазик, и тогда его взору предстает «его собственная голова, увенчанная прелестной парой ослиных ушей».
Он впадает в (притворное?) отчаяние, из-за чего в дело вмешивается «добрая сурчиха», которая живет этажом выше и называет его не иначе как «жилец». Манганелли в связи с этим резонно замечает, что в Стране увеселений есть не только мальчики, но и животные, и они как будто подыгрывают всему происходящему. К сожалению, перед нами снова своеобразный «доктор», возможно шпионящий за героем или же подосланный Говорящим Сверчком: зверек правой лапой прощупывает Пиноккио пульс и ставит ему диагноз: ужасная «ослиная лихорадка», из-за чего он «в течение двух или трех часов» (заметьте, время теперь навсегда заново утвердилось в этом краю безвременья) превратится «в самого настоящего ослика, прямо как те, что тянут за собой телегу и возят капусту и листовой салат на рынок». Вместе с приходом календаря экономическая составляющая тоже как будто желает отвоевать себе право на существование, а с ней появляется чувство вины и желание обвинить другого. Точно Адам, которого поймали на греховном поступке, Пиноккио пытается оправдаться и сваливает ответственность на великодушного друга Фитиля: «Я не виноват: