Казалось, попадья и вправду была обеспокоена тем, что случилось и Марусиного отца, в ее маленьких глазках читалось беспокойство, она нервно теребила в руках испачканное в муке полотенце.
– Матушка моя при смерти, Маруськина любимая бабка. Очень она хочет с внучкой перед смертью повидаться, попрощаться. Она, хоть и слепая, а Маруську нашу вырастила, вынянчила. Пока Маруська маленькая была, все при бабке бегала. Порой матери родной говорила, что ее не любит, любит только бабу Фаю.
Маруся, услышав слова отца, зажала ладонями скривившийся рот. Отец всхлипнул, вытер глаза кулаком.
– Хочет матушка моя горемычная Маруську в последний раз обнять. Вот, пришлось по темени за дочкой ехать, благо луна сегодня полная да яркая, все видать…
Маруся подбежала к отцу, вцепилась в него и зарыдала, уткнувшись лицом в его пропахшую сеном и навозом фуфайку. Рыдала она и от грусти по бабушке, но все же больше – от облегчения. Такого страху она натерпелась за сегодняшний день, что готова была под любым предлогом сбежать подальше.
– Ох, печаль-то какая, Никанор Андреич! Правильно сделал, что приехал. Последнюю волю умирающей нужно непременно исполнить, – всплеснув руками, проговорила попадья, – Пусть она легко преставится ко Господу.
Голос женщины был полон сострадания, но во взгляде читалось недовольство. Мужчина, как обычно, ничего не замечал, он всхлипнул, прижав ладони к глазам.
– У вас и своих проблем хватает, Елена Алексеевна! Вы уж нас не жалейте, не тратьте силы.
– Да что вы! Как можно? Вон, совсем ослабли от горя! Присядьте-ка, Никанор Андреич, – ласково сказала попадья, – выпейте чаю да поешьте на дорожку пирожков. Я траву заварю успокоительную. Вот увидите, сразу полегче станет.
Отец замешкался, и Маруся сразу распереживалась. То, что попадья – ведьма, в этом у Маруси сомнений не было. Никак нельзя было допустить того, чтобы отец ел ведьмины пироги!
– Папа, поехали скорее домой! Пожалуйста, поехали! Мне к бабушке Фае надо! – закричала Маруся и изо всех сил потянула отца к двери.
Отец слегка замешкался, посмотрел на пироги, стоявшие на столе и манящие своей румяной, блестящей от яичного желтка, корочкой. Но потом он посмотрел на заплаканное лицо дочери и произнес:
– Поедем мы, Елена Алексеевна, не обижайся уж. Сама понимаешь, мать при смерти, не до пирогов нам.
Отец отдал деньги за следующую неделю, а попадья все-таки сунула ему в дорогу сверток со своими пирогами.
Когда Маруся с отцом вышли на улицу, девочка почувствовала, что страх, наконец, уходит. Чем дальше они отходили от дома попадьи, тем легче Марусе дышалось.
– Папа, я хотела тебе кое-что рассказать про Елену Алексеевну… Можно? – робко спросила Маруся, когда повозка тронулась, подскакивая на каждой кочке.
– Доченька, давай позже поговорим. Что-то голова разболелась. Такое чувство, что сейчас треснет пополам… Да и дорога плохая, если собьемся с пути, до утра будем в лесу на холоде куковать, – устало произнес отец и погрузился в свои тяжелые думы.
Хорошо хоть луна, и вправду, светила ярко, Маруся тревожно всматривалась в темные очертания деревьев по обочинам дороги, в их переплетенные, длинные тени и всюду ей мерещился черный силуэт попадьи. Казалось, что она преследует их повозку. Девочка дрожала, ежилась от страха, жмурилась, и тут же перед глазами ее возникали лица страшных кукол со стеклянными глазами.
Когда они с отцом добрались до дома, Маруся заметила в повозке сверток с пирогами. Дождавшись, когда отец уйдет распрягать лошадь, Маруся схватила сверток, слезла с повозки и осторожно развернула еще теплую тряпицу. Пирожки выглядели очень аппетитно, но девочка вовсе не собиралась их есть.
Разломив один пирог, она заглянула внутрь, чтобы посмотреть начинку, но тут же вскрикнула, отбросила пирог в сторону и зажала рот рукой. Внутри пирога не было обещанного творога. Там копошились гадкие, жирные черви…
***
Бабушка Фая была слепой, но при этом она "видела" гораздо больше, чем видят обычные люди. Бабы и молодые девки частенько приходили к ней за советом. Будущего она не предсказывала, но чуяла насквозь человеческую сущность и могла подсказать, как лучше поступить в той или иной ситуации и как повести себя с теми или иными людьми.
Маруся в слепой бабушке души не чаяла, она выросла у нее на руках. Отец не соврал, бабушка была ей ближе матери, она никогда не ругала ее за проделки и оплошности, не била за непослушание, но именно к ее тихому, скрипучему голосу девочка всегда прислушивалась. Детская душа откликается лишь на добро, и тянется к тому, кто этого добра для нее не жалеет.
Вот и теперь, едва зайдя в дом, Маруся первым делом побежала к бабушке Фае.
– Да что ты, как дикарка, по дому бегаешь! Тише, шальная! Аленка спит, разбудишь! – строго шикнула на нее мать, но Маруся только всхлипнула в ответ.
Вытерев слезы, она тихонько подошла, присела на край бабушкиной кровати, расположенной в углу за шторкой. Бабушка Фая улыбнулась внучке слабой улыбкой.
– Бабушка! Маковка моя! Не помирай! Поживи еще! – заплакала Маруся.
Она уткнулась лицом в подушку, пахнущую соломой и зарыдала. Смерть еще не забрала бабушку Фаю, но горе уже захлестнуло душу девочки, разбередило ее. Старуха, тяжело дыша, погладила внучку по голове. А когда Маруся немного успокоилась, бабушка Фая проговорила тихо:
– Как и помирать, деточка? Ты же сама не своя! Сидишь, от страха трясешься! Ох, милая моя! Расскажи-ка бабке, что с тобой стряслось? Авось, я еще успею, подскажу тебе, что делать.
Маруся удивленно посмотрела на бабушку Фаю, потом оглянулась, чтобы убедиться, что рядом никого нет и, наклонившись к уху старухи, рассказала все о попадье, об ее таинственной комнате, об иконах с бесовскими изображениями, о червивых пирогах и, в самом конце – о страшных куклах, которых попадья выдает за дочек.
– Почему все ей верят? Пироги ее едят, на иконы молятся. Почему никто из взрослых не видит, что ее дочки – вовсе не дети, а куклы? – растерянно спросила Маруся.
– Потому что попадья твоя – самая настоящая ведьма. Ты в ведьмин дом попала, милая моя, – нахмурив седые брови, проговорила старуха.
– Я так и знала, бабушка… – вздохнула девочка и опустила голову, – Я ведь и сама уже поняла, что она ведьма! Ох, что и делать-то?
Бабушка Фая протянула к ней морщинистую руку. Она всегда так делала, когда Марусе было плохо, грустно или страшно – молча протягивала ей руку помощи.
– Если расскажу все отцу, он не поверит, подумает, что выдумываю, чтобы в школу не ходить. Он попадье больше, чем мне, верит.
Бабушка Фая задумалась, устало закрыла глаза,