Боже, меня сейчас изнасилуют…
Закрыла лицо руками.
Дверь хлопнула.
Я обхватила колени, уткнулась в них носом и разрыдалась со смехом напополам. Это был странный смех, раздирающий внутренности. И тут меня подхватили на руки, прижали к плечу и стали баюкать.
— Тише, тише, — прошептал низкий голос мне на ухо.
Я снова всхлипнула. Вцепилась зубами в рубаху. Меня не трясло — меня колотило и содрогало.
Эйдэн — а это был он — лёг со мной на постель, обнял, прижал к себе и принялся гладить по волосам, мягко уговаривая меня. Я прижалась к нему. Постепенно истерика разжала свои ледяные острые когти.
— Прости, — прошептал Третий ворон. — Спи, Элли. Спи. Не бойся. Никто не войдёт.
Я уткнулась в его подмышку, всхлипнула, но меня уже почти отпустило.
— А что будет потом? Завтра? Послезавтра? Через неделю? — спросила его, и сама поразилась злому и безжизненному голосу.
— Потом тебе придётся сказать ему да, — тихо ответил Эйдэн. — Однажды тебе придётся разделить с ним ложе и зацать с ним детей.
— Я не хочу.
— Захоти.
— Не хочу захотеть, — прошипела я и оттолкнула его. — Уходи.
Третий ворон снова прижал меня к себе. От него пахло вином и мясом, и чем-то терпим и горьковатым.
— Элли, — прошептал он хрипло, — девоцка, рано или поздно тебе придётся сдаться. Тот, у кого нет сил, цтобы оказать врагу сопротивление, рано или поздно будет побеждён. Но цем сильнее он сопротивлялся, тем сильнее его заставят за это заплатить. Мудрый понимает, когда он может победить, а когда — нет. Мудрый примет поражение.
Да, может быть. Но иногда отчаяние и смелость, решимость стоять до конца важнее мудрости. Бывает и бывало, что сотня воинов одерживала вверх над тысячей. Но я промолчала. Вместо ярости и безумного смеха меня охватила усталость. Да и какой смысл с ним спорить? Мне надо дожить до утра. Я убегу, а если меня догонят — кинусь головой вниз со скалы. Я не стану безвольной рабыней кочевника.
Но об этом Эйдэну лучше не знать.
И я снова уткнулась ему под мышку, и почувствовала, как его пальцы перебирают пряди моих волос.
— Ты прав, — произнесла как можно более уныло. — Но я больна. У меня жар. Не сейчас.
— Хорошо, — согласился он.
Мы лежали так довольно долго. Все звуки в доме стихли, всё погрузилось в сон. «Ты меня отдал другому, — думала я, понимая, как глупо упрекать в этом ворона, — ты просто взял и отдал меня». И сердце щемило от тоски. Глупое, глупое сердце!
Ворон вдруг тихонько запел, очень-очень низко, почти невозможно низко. Это была тягучая и странная песня на незнакомом языке, похожая на колыбельную. Когда он замолчал и положил мне на темя колючий подбородок, я тихо спросила:
— О чём ты пел?
— О смерти. Это старая колыбельная. Мать рассказывает сыну о том, как умерли все его родные: дед, отец, старшие братья. И о том, как придёт время, сын вырастет и отправится на войну с врагами, и там умрёт.
Я вздрогнула.
— Ну у вас и колыбельные! Миленько.
— Нас с детства уцат умирать, — прошептал Эйдэн, вдруг отпустил меня и рывком сел. — Жизнь коротка, жизнь есть ложь. Правда — лишь смерть. Спи, девоцка. Спи спокойно. Завтра я поговорю с Кариоланом о том, как не пугать женщину в постели. Не бойся.
«Я же тебе нравлюсь! — хотелось крикнуть мне. — Я же вижу, что тоже тебе нравлюсь! Почему же ты так легко меня отдаёшь⁈» Но я стиснула зубы и промолчала. Незачем унижаться. Он не может не видеть, как сильно меня к нему тянет.
— Ты спрашивала, поцему у нас разные слова для приказа убить мужцину и приказа убить женщину, — Эйдэн вдруг остановился у выхода. — Я думал над твоим вопросом. Мужцина рождается, цтобы его убили. Рано или поздно его кто-то убьёт. В бою, в поединке, неважно. Женщину убивать…
Он запнулся. Я молчала и не смотрела в его сторону.
— Женщину убивать — грех. Женщина даёт жизнь, мужцина — смерть. Если ты изменишь Кариолану, тот убьёт мужцину, покусившегося на его цесть. Не тебя. Если ты попытаешься убить мужа, тебя накажут, но не убьют. Цто бы ты ни сделала, тебя не убьют. Казнить женщину можно только если она убила ребёнка. Или если она сбежала от мужа. Сама. Без другого мужцины. Но и тогда никто не будет убивать её своими руками. Женщину закапывают в землю. По плеци. По шею. И она умирает сама. Или её съедают звери. Но не люди.
Я вздрогнула и всё же посмотрела на ворона. Тот стоял у закрытой двери и смотрел на меня, глаза его в темноте чуть поблёскивали. Уж не догадался ли он о моём плане?
— Поэтому «убей женщину» это совсем другое слово. А теперь спи, Элли. Спи спокойно и просто будь хорошей девоцкой.
И он вышел. Я села, закуталась в одеяло и посмотрела в окно. Как же страшно!
— Перестань, — прошептала сама себе, — иногда умирать не страшнее, чем жить.
И тут поняла, что в комнате нет Гарма. А если пёсик остался на улице? Выскочил, например, с Дрез, побежал охотиться на крыс и остался на холоде?
Я поспешно оделась и вышла. И вдруг услышала разговор из комнаты напротив. Дверь в неё была закрыта неплотно, и до меня доносился голос Тэрлака. Я прошла было мимо, но…
— Она была напугана, брат мой, — ответил Эйдэн. — Напугана и плакала. Мне пришлось её утешить и успокоить. Скажи мне, как назвать мужцину, в постели которого плацет женщина?
— Поцему бы тебе самому не взять её в жёны⁈
А вот это уже был Кариолан.
— Потому цто она — твоя жена.
— Йд, это цужая женщина, — устало отмахнулся Тэрлак. — Ты не должен её утешать. Ты не должен о ней заботиться. Она как щенок — привязывается к ласковой руке. Я вижу как она смотрит на тебя. Ты не должен становиться между Кариоланом и его женой. Пока ты есть рядом, она смотрит не на мужа, а на тебя. Пока ты есть рядом, она не ляжет с мужем. Ты не должен жалеть цужую женщину, брат мой.
— Может Эйдэн и