— Скоро солнце сядет.
Мы выехали несколько минут спустя, серый жеребец Эйдэна скакал впереди. Третий ворон то и дело цокал, понукая его бежать быстрее, так что вскоре наши спутники отстали. Я спиной чувствовала, что мужчина зол, но не могла понять на что он злится. От этого стало как-то неуютно. А ведь сердиться надо было мне, это ведь надо мной они так пошло посмеивались. Ну, то есть, над Кариоланом, но мне было неприятно и оскорбительно вот такое слышать.
Ехать в седле оказалось намного приятнее. Гарм сидел впереди, поставив передние лапки на луку, я держала его одной рукой, и ворон тоже держал меня одной рукой.
Солнце уже выглянуло, снег зазолотился. Как же всё-таки здесь красиво! И эти горы, заснеженные, но не целиком, красновато-каменные, и редкие корявые сосны, и… И я вдруг подумала, что обижаться в такой прекрасный день — грех. Тем более, что у меня уже есть план побега, и скоро всё будет хорошо. А Кариолана не жалко… наверное.
Я откинулась на грудь Эйдэна, запрокинула голову:
— Ты злишься?
— Цто? — холодно переспросил ворон.
— Ты злишься, да? А на кого? На меня?
— Нет.
Он отвечал отрешённо и с каким-то непонятным раздражением.
— А на кого? Я же вижу, что ты злишься, но тут ты не прав. Понятно, что у вас, дикарей, всё иначе, но вот этот юмор про семя и…
Эйдэн прицокнул, а когда ответил, его голос прозвучал более весело:
— Забудь.
— Да, конечно, я уже забыла. Но меня расстраивает, что ты злишься, а я не понимаю на что… И что сказал Тэрлак, когда…
— Цужая вода горька, — перевёл ворон.
— В каком смысле?
— Если бы я был Кариоланом, и мою невесту другой ворон таскал бы в седле, будил и одевал, я бы его убил, — пояснил Эйдэн. — Кариолан ведёт себя как девоцка.
— Ну, его можно понять: он же считает меня сумасшедшей, а кому нравится возиться с безумцами?
— Женщины вообще не оцень разумны.
Я попыталась обернуться, чтобы высказать всё, что думаю по этому вопросу, но в седле это оказалось трудно сделать.
— Ты скацешь как куль с мукой. Надо с лошадью быть… — он затруднился с подбором слов, — как с женщиной.
— Это как? — хмыкнула я.
И тут он положил руки на мои бёдра.
— Носок вверх, пятку вниз. Лошадь вверх — ты привстала, она вниз — ты села. Поймай мелодию своего коня. Скацка это танец.
Его ладони наглядно продемонстрировали мне, что он имеет ввиду, чуть приподнимая мне бёдра и опуская.
— Спину распрями, не тяну узду — лошади неприятно. У неё в зубах металл, ей больно. Цуть-цуть направляй. Ноги — вот цто главное. Управляй лошадью ими, не уздой.
— Я поняла, ты не мог… ну… убрать руки? — пропыхтела я, благодаря небо, что ворон не видит моего лица.
— Зацем?
— Мне неудобно.
Эйдэн вдруг почти коснулся моих ушей губами и прошептал:
— Я волную тебя?
— Что ты име…
Он подул мне в ушко, и по телу побежали тысячи мурашек.
— Нет?
— Да, — я пихнула локтем назад, и даже куда-то попала. — Перестань.
А потом решилась, отпустила поводья и взяв его ладони, убрала их от бёдер. Эйдэн послушался. Помолчал с минуту и сказал на удивление довольным голосом:
— Пересядь.
— Что?
— Вперёд. Я сяду в седло. Пересядь на холку.
— Не буду, — сердито отозвалась я. — Мне удобнее…
— Пересядешь, кое-цто покажу.
— Может, это «кое-что» мне не понравится?
— Понравица.
Я привстала в стременах, испугалась, хотела сесть обратно, но Эйдэн перекинул меня вперёд, перескочил в седло, нагнулся и по очереди освободил мои ноги из стремян, а затем обнял меня снова за талию. На этот раз обеими руками. Ударил ногами бока лошади, посылая вперёд галопом, и снова зацокал. Та помчалась ветром.
Мы свернули по какой-то тропинке, и мне пришлось нагнуться, чтобы ветви сосен не расцарапали лицо, но небольшая сосновая рощица вскоре закончилась, я распрямилась. Ох, не нравятся мне реакции ворона! Что я такого сказала, что он вдруг расслабился и перестал злиться? Не то, чтобы я против добродушия, но мне бы понять мотивы. Неужели ему просто смешно из-за моего «да»? Дурацкое положение! Я повернула в его сторону лицо.
— Но то, что я волнуюсь, как ты выразился, ничего ровным счётом не значит. Это вообще естественно. Мне двадцать лет! Двадцать один. У меня уже пятеро детей должно было быть…
— И поцему нет?
— Потому цто я не замужем, — передразнила я его сердито. — До моего «сумасшествия» мачеха пару раз пыталась меня сплавить подальше замуж, но кавалерам я не понравилась. Для одного слишком толстая, для другого слишком холодная…
— Холодная?
— Ну, видимо, я должна была сразу рухнуть без чувств, когда он облобызал мне запястье выше перчатки. Или начать биться в конвульсиях…
— А ты?
— А я предложила ему платок. Нет, я понимаю, что слюнявость от человека не зависит, но надо же что-то с этим делать? Он мне даже понравился. Я вообще люблю лопоухих, а с моим ростом мужчине не обязательно быть высоким, чтобы…
И тут конь вынес нас на уступ, я невольно отпрянула, вжавшись в мужчину. Как же высоко! Как… Зажмурилась, но тут же снова открыла глаза.
Внизу простиралась долина. Жёлтая, бесснежная. Горы здесь заканчивались, и дальше шли изрезанные холмы-овраги. Кажется, это называется плоскогорьем. Красная земля. Как будто из зимы мы заглянули в осень. Коричневые черепичные крыши города. Острые шпили мрачного тёмного замка.
— Это уже Монфория? — ахнула я.
— Старый город, — прошептал Эйдэн мне на ухо. — В том замке много-много лет спит заколдованная принцесса. Стены заросли шиповником, нет ни ворот, ни троп. Легенды