– Вавилон… Я всегда мечтал увидеть самый богатый город в мире! – воскликнул Хадан Гула. – Тот самый Вавилон, где разбогател мой дед. Будь он жив, нам не пришлось бы терпеть все эти тяготы.
– С чего бы его духу задерживаться среди живых? Вы с твоим отцом и сами могли бы продолжить его дело.
– Увы, ни у отца, ни у меня нет к тому способностей. Мы не ведаем тайного способа приманивать золотые шекели.
Шарру Нада молча тронул поводья и в раздумьях направил животное вниз, в долину. За купцом последовал весь караван, поднимая клубы красноватой пыли. Спустя некоторое время показалась Царская дорога, что вела через орошаемые поля на юг.
Внимание Шарру Нады привлекли старики, распахивавшие поле неподалеку. Их лица показались ему знакомыми. Что за ерунда?! Минуло, как-никак, сорок лет, это не могут быть те же самые люди! Но что-то подсказывало, что он видит старых знакомцев. Один из стариков нетвердо держался за рукоятки сохи, двое других брели за волами, подгоняя животных ударами палок, но волы оставались безучастными к побоям.
Сорок лет назад он точно видел этих людей. С какой охотой он тогда поменялся бы с ними местами! Глупец! Шарру Нада с гордостью оглянулся на свой караван из отборных верблюдов и ослов, нагруженных тюками с ценными товарами из Дамаска. Все это принадлежало ему и было лишь небольшой частью его состояния.
Он указал на землепашцев и произнес:
– Они возделывают то же самое поле, что и сорок лет назад.
– Почему ты думаешь, что это те же самые люди?
– Я видел их здесь в день отъезда.
Воспоминания замелькали перед его мысленным взором.
Почему он не может похоронить прошлое и жить настоящим? Вновь, как живой, предстал перед глазами улыбчивый Арад Гула. А затем мысли купца вновь вернулись к циничному юноше, что ехал рядом. Как помочь этому надменному юнцу с драгоценными камнями на пальцах, явно склонному к мотовству? У купца нашлась бы работа для того, кто готов трудиться, но что делать с тем, кто полагает, что труд – удел рабов? Однако надо все же что-то делать – в память Арада Гулы. Ведь раньше они вдвоем доводили любое дело до конца.
Внезапно купца словно осенило. Конечно, замысел не выглядел безупречным. Да, требовалось защитить свою семью и собственное положение. А жестокий итог грозил причинить боль. Но Шарру Нада всегда был скор на решения – и начал действовать.
– Ты не хотел бы услышать о том, как мы с твоим уважаемым дедом начинали свое прибыльное дело? – спросил он.
– Может, просто расскажешь, где добывают золотые шекели? Большего мне не требуется.
Шарру Нада пропустил дерзкие слова юнца мимо ушей.
– Начнем вот с этих пахарей. Я был тогда не старше, чем ты сейчас. Когда вереница людей, в которой я шел, приблизилась к этому месту, землепашец старина Мегиддон, прикованный ко мне, начал насмехаться над ними – мол, только поглядите на этих лентяев, тот, что за сохой, толком на нее не давит, а волы не держат борозды. О каком, дескать, урожае речь, если даже пахать не умеют?
– Ты сказал, что Мегиддон был прикован к тебе? – с удивлением переспросил Хадан Гула.
– Да, на шеях у нас были бронзовые ошейники, соединенные тяжелой цепью. Рядом шагал Забадон, промышлявший кражей овец. Я познакомился с ним в Харруне. Замыкал строй человек, которого все звали Пиратом, иного имени он никому не открывал. Мы думали, что он моряк: на груди у него были вытатуированы переплетенные змеи, как часто бывает у моряков. А вообще шли мы четверками, скованными вместе.
– Вас сковали, словно рабов? – недоверчиво уточнил Хадан Гула.
– Разве твой дед не говорил тебе, что я когда-то был рабом?
– Он часто рассказывал о тебе, но никогда не упоминал ничего такого.
– Что ж, не зря я доверял ему самые сокровенные тайны. Тебе, как мне кажется, тоже можно верить. Или я ошибаюсь? – Шарру Нада пристально взглянул в глаза юноше.
– Ты можешь положиться на мое молчание, но я и вправду изумлен. Как вышло, что ты стал рабом?
Шарру Нада пожал плечами:
– Эта участь может настигнуть каждого. Меня до беды довели игорный дом и ячменное пиво. Во всем виноват мой брат. В ссоре он убил своего приятеля. Чтобы спасти брата от суда и казни, мой отец, впав в отчаяние, отдал меня в заложники вдове убитого. Но он не смог собрать достаточно серебра, чтобы выкупить меня обратно, и тогда вдова со злости продала меня работорговцу.
– Какой позор и какая несправедливость! – в негодовании воскликнул Хадан Гула. – Но как же тебе удалось освободиться?
– Мы еще поговорим об этом, но позже. Давай я буду рассказывать по порядку. Когда мы проходили мимо, пахари уставились на нас. Один стянул с головы потрепанную шапку, низко поклонился и крикнул: «Добро пожаловать в Вавилон, царские гости! Царь уже ждет на городских стенах, где для вас приготовлен пир – сырцовые кирпичи и луковый суп».
Пират разъярился и принялся браниться.
«Что это значит – царь ждет нас на стенах?» – спросил я.
«Нас отведут на городские стены, и ты будешь таскать кирпичи, пока твоя спина не разломится. Или тебя раньше забьют до смерти. Меня-то они тронуть не посмеют, я их всех поубиваю».
Тут вмешался Мегиддон:
«Не станет разумный хозяин бить послушного и трудолюбивого раба. Хозяева ценят рабов, которые усердно трудятся, и обращаются с ними хорошо».
«А кто тут рвется усердно трудиться? – вступил в беседу Забадон. – Вон те пахари вовсе не гнут спину и не перетруждаются, верно?»
«Лень не прокормит, – возразил Мегиддон. – Если вспахать за день сколько положено, хозяин этому порадуется и всем будет хорошо. Но если вспашешь всего половину, то тебя назовут лентяем. Я вот никогда не ленился. Я люблю работать, да на совесть, ведь труд – наш лучший друг. Он приносил мне все, что было нужно, – землю, коров и зерно».
«Так где же все это? – с издевкой спросил Забадон. – Лучше уж схитрить и получать все даром. Понаблюдай за мной, когда нас погонят на стены. Я буду таскать ведра с водой или что полегче, а ты, такой трудолюбивый, будешь ломать спину под грузом кирпичей».
Он громко расхохотался.
В ту ночь мне не спалось от страха. Когда все вокруг уснули, я подобрался поближе к стражнику Годозону, которого поставили в дозор. Он был родом из тех разбойников-арабов, которые и кошель отберут, и горло заодно перережут.
«Скажи, Годозон, – прошептал я, – нас продадут