Сидя в Кембридже, я жалела Карла – как порой жалеешь того, кому предстоит долгий курс химио- и лучевой терапии. Он был в самом начале того, с чем я полностью покончила, и уже от одной мысли, что кому-то это предстоит, даже если этот кто-то мне едва знаком, меня пробирало до костей.
– Никогда не угадаешь, с кем Карл теперь хочет встречаться, – сказала мне однажды мама по телефону. К тому моменту он уже успел попробовать завести отношения с несколькими женщинами. У него даже было свидание на Бали.
Предполагалось, что это головоломка, но я попросила просто сказать мне.
– С тобой.
Он был старше меня на шестнадцать лет, жил за тысячу миль и был начальником моей матери.
– Не в этой жизни, – сказала я.
Несколько месяцев спустя, когда я гостила дома, он позвонил и пригласил меня в ресторан. Вечный поборник ясности, я объяснила ему суть моей позиции.
– У тебя сейчас сложный период, я сочувствую тебе и буду рада с тобой поговорить, но встречаться я не готова. Это не свидание, договорились?
– Не свидание, – сказал он. – Ужин.
Владелица ресторана, где мы ужинали, трижды отправляла к нашему столику официанта – еще до того, как мы покончили с закуской.
– Ей нужно поговорить с вами наедине, – сказал официант.
Трижды Карл послушно шел узнать, чего она хочет. Она сказала, что у нее учащенное сердцебиение – не согласится ли он послушать ее сердце.
– Ого, – сказала я, когда он вернулся за стол.
В конце концов владелица оставила экивоки и принесла свое беспокойное сердце прямиком за наш столик, усевшись почти вплотную к Карлу. Умопомрачительная голубоглазая блондинка с льдисто-белыми волосами и до того острыми скулами, что казалось, они причиняют ей боль. Она положила руку ему на запястье и спросила, когда он позвонит.
– Да ты, похоже, влип, – сказала я, когда мы сели в машину. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы не идти, когда его зовут, но также чтобы не знать, что долгие повторяющиеся отлучки – признак дурного тона. За ту неделю он позвонил мне еще несколько раз, чтобы поболтать. Он сказал, ему нужна семья – с бывшей ли женой, с кем-то ли еще, но оставаться в своем нынешнем положении он больше не может.
* * *
Когда Гаутама достиг просветления и стал Буддой, Великий Брахма[19] был так взволнован, что спустился на землю и преклонил перед ним колени. Великий Брахма попросил, чтобы Будда учил других дхарме, потому что слишком много людей на земле невероятно страдали, а этот путь помог бы смягчить боль многих. Поначалу Будда сомневался: он считал, эту мудрость невозможно передать. Каждый должен сам прийти к дхарме. Но Будда практиковал сострадание, и это определило его решение. Он согласился помочь обрести открывшееся ему знание всем, кому сможет.
* * *
Прошу прощения, я что, сравниваю себя с Буддой? В этом конкретном случае – да. Я использовала мои знания и опыт, чтобы спастись самой, а теперь у меня появился шанс выйти за рамки моей счастливой самозащищенности и спасти кого-то еще. Как и Будда, я медлила. Знала, что ставлю перед собой невероятно сложную задачу. Разумеется, с моей стороны присутствовал не только альтруизм. Карл был красивым, обаятельным, потерянным, в нем было нечто обезоруживающее. Но он был не в моем вкусе. Мне нравились мужчины, читавшие Пруста на диване средь бела дня, озорные и безденежные, которые пользовались просроченными студенческими билетами, ездили на велосипедах, курили – и все это одновременно. Карл не испытывал экзистенциального ужаса по поводу того, имеет ли его жизнь смысл. Каждое утро он надевал красивый костюм и отправлялся на важную работу – не книжные обзоры писать, а спасать человеческие жизни (делая это без намека на самолюбование, чего, на мой взгляд, не скажешь о рецензентах). Мне казалось, свидания с человеком, не отвечающим твоим естественным наклонностям, вполне соответствуют предписаниям моей матери. Вот мужчина, который мне небезразличен, так бездумно несущийся навстречу второму браку, что второй развод кажется вполне вероятным исходом. Возможно, я смогу отговорить его от ошибки, которую он намеревается совершить, или, по меньшей мере, дам ему почувствовать себя в безопасности, пока он не соберется с силами. Я смогу присмотреть за его двумя дочерьми-подростками, поскольку мой собственный опыт подсказывает, что в том необдуманном втором браке главными потерпевшими окажутся они. На нашем третьем не-свидании я его поцеловала; сказала, что помогу ему. Он ответил, что помощь ему не помешает. А потом попросил меня выйти за него. Я покачала головой.
– В том-то все и дело, – сказала я. – Из всех, кого ты можешь найти, я единственная за тебя не выйду.
И не выходила. Следующие одиннадцать лет.
* * *
Не знаю, как так получилось. В самом начале наших отношений мы не были особенно счастливы. Быть рядом с человеком, переживающим развод, – значит видеть в том числе не лучшие его стороны. Пару раз мы расставались, но затем снова оказывались вместе, связанные чем-то вроде невидимой нити. Каждый год в сентябре – месяц, когда мы начали встречаться, – спрашивали друг у друга, стоит ли нам продолжать все это еще один год. Первые несколько лет мы были совсем не уверены, но со временем уверенность пришла. Я не хотела оставаться в Нэшвилле, но так получилось, что осела именно здесь. Потом мне внезапно позвонил Дэвид, годами не дававший о себе знать.
– Слышал, ты выходишь за доктора, – сказал он. – Хотел поздравить.
– Тебе нужен источник понадежнее, – ответила я. Он сказал, что скучает по мне. – Ты скучаешь, потому что думаешь, будто я выхожу замуж? Но это не так. Ничего подобного.
Больше он не перезванивал.
Время шло, и мне все труднее было припомнить, почему Карл был не в моем вкусе и кто, раз уж на то пошло, был. Мы