На ночь комнату заперли. Полина устала. Она была голодна. В туалет пришлось ходить в ночной горшок из фаянса, и она даже не сразу отыскала его под кроватью, когда такая потребность назрела в первый раз. Позже ёмкостью довелось воспользоваться по-крупному, и от неё начала исходить неприятная вонь. Крышечка прилегала неплотно и до конца не спасала.
Заниматься подобными делами во сне было странно и страшно. Заниматься таким тут, в аномальном мире, где пауки мутируют в ящериц, а бабочки — в птиц, где с ковром сливаются рассыпчатые карлики, — было страшно втройне.
Казалось, что из темноты — в комнате имелись свечи, но не было спичек, чтобы их зажечь, и тусклый свет исходил только от парящего в потемневшем небе мерцания, — в любой момент может выскочить что угодно.
Лучше бы оно уже выскочило и прикончило её. Чтобы проснуться.
Воздух комнаты словно дышал, наполненный сладким запахом охряного тумана.
Притрагиваться к мясу и овощам, которые принесло на подносе трёхглазое существо, умеющее нырять в ковры, не хотелось, но позже голод всё-таки сыграл решающую роль.
Полина не узнавала овощи по фрагментам, а мясо — по вкусу. То и то было странным.
Может быть, не было и удара током? Она просто спит? И Пушинке ничего не угрожает?
В конце концов, разве в кнопке лифта может быть такое сильное напряжение, чтобы человек потерял сознание? Чтобы его перемкнуло видеть кругом безумный реалистичный бред?
Но ведь и сон таким не бывает.
Полина ущипнула себя за руку. До синяка.
Уставилась на кожу, наливающуюся багрянцем.
Она не любила фэнтезийные сюжеты. Пушинка тоже — дочка смотрела мультики для мальчишек: с трансформерами, а не с единорогами. В свои пять лет Пушинка хотела стать парикмахером, а потом — открыть свой салон.
Полина пошла работать сразу после школы. Она сама обеспечивала себя и свою дочку. С тех пор как мамы не стало. Папы у Пушинки не было никогда. И он был ни к чему. Полина родила Пушинку для себя, чтобы скрасить подкрадывающееся одиночество.
Почему эта баба в кринолине считает, что обязательно нужно выходить замуж? Ерунда и предрассудки! Полина прекрасно…
Она задрожала. Лихорадочно попыталась вспомнить, кем работает. Она ведь точно работает. Но…
От сладкого запаха начала пульсировать голова.
Что-то… продаёт? Или…
Полина сжала виски пальцами.
Нужно вырваться отсюда. Вырваться…
Те, кого натянутая женщина называла карателями, прибыли на рассвете. Полина всё-таки смогла уснуть, когда над охряным туманом вокруг замка сгустилась голубая дымка и потемневшее небо начало светлеть.
Карателей прибыло двое. Они, как и каменный монстр, имели форму относительно привычную и ростом походили на людей. Но кожа одного была ярко-жёлтой, а второго — бирюзовой. Она не гладко обтягивала тело, а топорщилась, словно бы существа состояли из крупных виноградин. Поверх невообразимых наростов они носили одежду, похожую по фасону на то, во что были разряжены здешние люди.
Каратели особенно не церемонились. Один схватил Полину за плечи и вскинул над кроватью, а второй своими мягкими лапами сжал лодыжки. И Полина поняла, что не может шевелиться, словно бы её парализовало.
— В красном доме тебе вправят мозги, девочка. Только от тебя зависит, сколько ты там пробудешь, — проговорил вчерашний мужчина, по-видимому, считающий Полину своей непокорной дочерью, и склонил голову с явственной угрозой.
Его силуэт высился за спинами покрытых наростами чудищ. Дурман не отошёл из-за того, что Полина несколько часов поспала. Бред усиливался…
Как и куда каратели свою пленницу повезли, она не поняла, потому что на одеревеневшее тело натянули плотный полотняный мешок. Она парила в воздухе, и тело без опоры всё время било тревогу, отправляя мозгу сигналы SOS.
Путешествие оказалось долгим.
От левитации скоро начала кружиться голова, Полину мутило, но желудок не желал сокращаться, хотя каждый миг казалось, что вот сейчас-то её и вывернет наизнанку. Вскоре сквозь ткань потянуло тёплым сладким воздухом, и кожа стала влажной. По комбинезону расползались мокрые пятна.
Всё внутри затекло и болело. Отчаянно хотелось поменять положение. Ткань тёрлась о лицо, и оно начало чесаться. Что собираются с ней делать? В этом кошмаре все ощущения были такими настоящими.
Нужно вернуться в реальность, вернуться в реальность…
Если она не сможет двинуться, она сойдёт с ума. Мочевой пузырь набух и давил до боли. Потом Полина почувствовала влагу, и из уголков глаз покатились слезинки.
Чесалась рука. Что-то лёгкое село на колени, сжало их остренькими коготками, а потом вспорхнуло, и сквозь просветы ткани мелькнула огромная тень. Глаза болели. Она не моргала уже, наверное, час, и белки высохли, замутились, в них разгорался огонь…
Когда с Полины наконец-то сдёрнули мешок, а тело получило возможность двигаться, она была ни живой, ни мёртвой от изнеможения. Прижав руки к глазам, несчастная замотала головой. Во рту пересохло. Виски давили, словно бы их стягивал обруч.
И вдруг она почувствовала, что одежда буквально распадается, осыпается песком.
Полина взвизгнула, распахнула опухшие, ещё плохо видящие глаза и попыталась прикрыться. Тут же откуда-то сверху полилась вода, она была холодной, неприятной. Но немного привела мысли в порядок.
— Вытирайся и надевай робу, — проговорил рядом чей-то голос, но Полина не успела разглядеть, чей: когда она обернулась, в выложенной гладкими камешками комнатушке оказалось пусто.
Над головой пленница увидела ветки, из бамбуковой трубки, которая лежала на них, капала вода. На сучке висела махровая тряпица и платье из грубой холщовой ткани.
В комнатушке два на два метра не было ни окон, ни дверей, это походило на замурованный склеп.
Ахнув, Полина бросилась ощупывать стены.
Приступ внезапной клаустрофобии царапнул сознание узнаванием. Она что, боится замкнутых пространств? Разве? Вроде бы у Полины никогда не было подобных страхов… Иначе она бы не ездила в лифте. Не нажала бы ту треклятую кнопку…
Если это, конечно, реальное воспоминание…
Потому что… детали предшествовавшего теперешнему бреду дня ускользали куда-то прочь. Она ходила в магазин. Забыла молоко. Но что было утром? Какое было число? Сейчас декабрь. Скоро Новый год. Недавно они с Пушинкой наряжали ёлку.
Была ли Полина на работе? Или должна была идти завтра?
Стоять мокрой и голышом даже в замурованном склепе оказалось очень некомфортно, и она потянула доморощенное полотенце, насухо растёрла дрожащее от холода тело, а потом, завернув в тюрбан волосы, надела одёжку: скорее это было не платье, а что-то вроде халата-полотенца для пляжей, только из очень неприятного, грубого материала.
Нижнего белья или обуви в комнатушке не нашлось.
А потом