Доктор покачал головой, глядя, как чекисты несут труп к машине:
— И все же, кто был на кладбище? Кто потерял письмо? Что за растяпа такая? Письмо адресовано Хорунжему. Почему прямым текстом? Чтобы запутать следы?
— Гм… не думаю, — Гробовский вытащил портсигар. — Просто немцы еще плохо знают Хорунжего. Только еще начали с ним работать… или начинают. Ждут, когда заглотнет крючок. А потом все и появится: и шифры, и тайнопись, и все такое прочее. Сейчас же… Ну, провалится Хорунжий — и что? От чьего имени послание? Какие-то абстрактные «друзья из Берлина». Велят устроить теракт. Да еще и пишут об этом открыто! И кто ж сие воспримет всерьез? Думаю, письмо мог потерять курьер…
— Но, что он делал на кладбище? — переспросил доктор. — Следил за нами? Или ждал Горохова?
— Скорей, Хорунжего, — Алексей Николаевич достал из портсигара папиросу. — Просто совпадение, так иногда случается. И гораздо чаще, чем мы думаем. А Горохов действовал сам по себе! Он ведь в своем деле артист, и не терпит хозяев и их приказы! И бомбу он, наверняка, заложил… Где-то здесь, в городе! Ну, а главная цель, о которой должен сообщить специальный курьер… Да, это, скорее всего — поезд, мост, разъезд…
— Думаю, что, скорее всего — поезд, — согласно кивнул Иван Палыч. — Так логичнее. А мост, разъезды… утопия! Мосты все охраняются, а по какому разъезду пойдет литерный состав — поди, угадай. Нет, поезд — надежнее. Там много мест, куда можно спрятать бомбу — очень мощную! У Хорунужего такая, наверняка, уже есть. Завтра же телеграфирую в ВЧК, Дзержинскому! Попрошу, чтобы прислали курьера — вопрос-то секретный. И ты, Иван Палыч — не болтай!
Ну, что доктор тут мог ответить? Только хмыкнул:
— Да ла-адно!
Так и не закурив, Алексей Николаевич убрал папиросу обратно в портсигар и зябко поежился:
— Ну, что? Пойдем, бабулю поспрошаем. Заодно согреемся.
Травница сидела за столом с поддатыми губами, то и дело косясь на божницу с сумрачным портретом Николая Угодника. На вошедших она особого внимания не обратила, лишь кивнула — садитесь, мол.
— Ну, бабушка Маланья, рассказывай! — усевшись, улыбнулся Гробовский. — Что у тебя за гость был?
Старушка подслеповато прищурилась:
— А что рассказывать-то? Заходил недавно два раза — цветы покупал. Цветы-то мои многим глянутся. Тем более, зимой. Вот и посейчас пришел… Взял букетик, да чайку попить не успел — вас увидал, да выскочил.
— Ну, так, а что за человек-то? Знаете вы, его нет ли?
— Да знаю немнош-шко, как не знать, — травница махнула рукой. — Сказал, Василием Васильичем зовут, книгами торгует. А токмо я и другое помню!
Последнюю фразу Маланье произнесла куда как громче!
— Помню, он и ране еще заходил… До войны ишо. Году, верно, в восьмом. Только-только бунт большой кончился. Тогда поляком каким-то прозвался.
Ничего больше травница не рассказала, видать, и вправду, не знала. Иван Палыч с Гробовским вышли на улицу. Темнело. Чекист, наконец, закурил…
— А, вот он тут прятался, — доктор с любопытством прошелся до угла.
На снегу виднелись следы, рядом, в сугробе лежал маленький синенький букетик… и еще… бумажки какие-то, что ли…
Ну, да! Горохов явно что-то рвал и весьма торопливо! Правда, много чего уже успел унести ветер.
Иван Палыч наклонился, подобрав уцелевшие обрывки.
— Ну? Что там у тебя? — бросив окурок в снег, заинтересовался Гробовский.
— А вот! — доктор протянул на ладони обрывки какой-то бумажки…
— Бумага плотная. На какой-то мандат похоже… — протянул Алексей Николаевич. — Ни черта тут в этой темени не видать! Пойдем-ка к машине…
Там уже, в свете фар, рассмотрели буквицы…
Какой-то «уск» и «спьера»…
— «Уск» — это, судя по всему, «пропуск», — Гробовский покусал губы. — А что такое «спьера» — ума не приложу!
— Наверное, какой-то революционный деятель, — предположил Иван Палыч. — Но, кто именно на ум не идет! Что за «пьера» такая?
Водитель, товарищ Карасюк, пригладил усы и вдруг громко расхохотался:
— Ну, вы, товарищи даете! Так Робеспьер же! Моторный завод имени Робеспьера! Ну, бывший «Левенцовъ». У меня там племянник работает… Да знаете же, газеты недавно писали. У них народный директор недавно сбежал. Со всем оборотным капиталом!
На моторный завод доктор, конечно же, увязался с чекистами. Тем более, ему туда все равно нужно было по службе — аттестовать медицинский пункт. Вот вместе, на чекистском авто, и поехали.
— Завод очень хороший… был… — завод, как завод, — информировал по пути молодой сотрудник Коля Михайлов, бывший студент техноложки. — До войны считался самым престижным! Шутка ли — двигатели! Конечно, не свои разработки, по лицензии «Испано-Сюизы». Но, тем не менее! Самое передовое производство. Автомоторы, авиационные начали делать. В Южную Америку поставляли — в Бразилию, Аргентину. Да в Сербию и в Италию даже! Там уже знали: «Левенцовъ» — это марка!
— Понятно, — Иван Палыч кивнул. — Бренд! Ну, американцы так раскрученные марки называют… ну, очень хорошие. И что с двигателями сейчас?
— Инженеры еще есть, и хорошие, — продолжал Коля. — Ну, а на самой фабрике — бардак. Текучка, пьянство… Рабком никак не может нормальную работу наладить! Но, старые заделы есть.
Гробовский тут же насторожился:
— То есть, если наладить, то получается — свои моторы у нас будут. Так?
— Так. И для авто, и авиационные! Для «Илья Муромцев», ага.
— Так кой же черт до сих пор не наладили? — не сдержавшись, выругался доктор. — Завтра же доложу Гладилину. Пущай разгребает весь этот бардак.
— А ведь — хорошая цель получается, — протянул Алексей Николаевич. — Перебить хребет будущему! Одна-ако…
* * *На заводе имени Робеспьера (бывшем «Левенцове») царили суета и неразбериха. Из цеха доносился какой-то гул… и даже слышалось пение:
Смело, товарищи, в ногу,
Сердцем окрепнем в борьбе!
— Спевка у нас, — пробегая мимо, крикнул какой-то парень в спецовке. — Готовимся к конкурсу революционной песни!
— Лучше бы двигатели делали… И порядок навели! — убирая мандат, хмыкнул доктор. — Товарищ! Товарищ! Где тут у вас медпункт?
— А вона!
Обернувшись, парень указал рукой на отдельно стоявшее здание с выбитыми стеклами верхнего, третьего этажа.
— Красиво! — подал плечами Гробовский. — Завитушечки разные, орнамент… Ар-Нуво!
Иван Палыч пораженно открыл рот:
— А ты что, Алексей Николаич, в архитектурных стилях разбираешься?
— Да было оно дело в подобном особнячке… до войны еще, — скромно пояснил сыскарь. — Вот и наблатыкался.
Из отрытой двери здания донесись крики. Нет, песен там не пели… Скорей, кого-то ловили… или даже дрались:
— Хватай! Хватай его! Заход сзади!
— Давайте, давайте, господа! Подходите, кто смелый! А ведь могу и стулом огреть.
Донесся звук удара, треск и жалобный крик:
— Ах ты ж, курва!
Чекисты переглянулись…
— А ну-ка, ребята, живей! — вытащив наган, распорядился Гробовский.
Молодежь, Коля с Михаилом, со всех ног бросились в помещение. Начальник с доктором вошли сразу за ними, не особенно и торопясь — чай, не мальчики.
— Да я щас тебя, сука, пристрелю! Именем революционного пролетариата!
В кабинете размахивал маузером небольшого росточка тип в куртке из чертовой кожи. Круглоголовый, с пошлыми коротенькими усами щеточкой, он чем-то напоминал нашкодившего кота. Перед ним, с ножками от венского стула в руках, стоял некий господин лет тридцати пяти в распахнутой офицерской шинели со споротыми погонами, накинутой поверх добротной шевиотовой пары. Узколиций, высокий, подтянутый, с узкими усиками и небольшой «эспаньолкой», он явно был из «бывших». Впрочем, об этом можно было судить и по манерам.
По бокам маячили двое парней в залатанных гимнастерках, один из них держался за спину — видать, только что получил стулом по хребту.