- У Коли Галушки ещё вино молдавское осталось. Он обещал бутылку. В подарок…
- Ух! Хороший подарок.. От всего сердца подарок! У них тоже неплохое вино. Но наше лучше. Сладкое оно у них. Я пробовал. Но крепкое. Хорошее вино. Но наше лучше.
Я рассмеялся.
- Из винограда не может быть вино плохим. Другим – да, а плохим – нет.
- Павильно говоришь, дарагой. Как мой дед говоришь! Мудрый человек мой дед! И ты мудрый. Серёга говорил, ты что-то придумал для оттайки? Ходил, смотрел… Спашиваю, что смотришь? Он палец к губам прижал и говорит: «Тихо! Молчи! Никому не говори! Василич рацуху придумал, скоро пара здесь совсем не будет. Так, да?
- Наверное. Придумал, да. Посмотрим, что получится. Только ты не говори не кому. Не надо. Пока. Надо сделать сначала, да? Потом говорить.
- Правильно говоришь! Снова мудро говоришь! Не ломались сегодня ещё!
- Тьфу-тьфу-тьфу! – ответил я, делая вид, что «сплёвываю» через левое плечо. – Ещё всякое может случиться.
Однако вахта прошла без происшествий, и я назло всем «врагам» в журнале написал только фразу: «Обслуживание работающих механизмов».
* * *
Этот вариант жизни был совершенно неправильным. Нельзя оставлять жену одну, тем более, такую ранимую, как моя, пережившую «тяжёлое детство». Надо было что угодно делать, но в море не идти. Пусть бы искали работу на берегу. Закоситьнадо было, короче. А я пошёл деньгу заколачивать, да-а-а...
И вот сейчас надо было ситуацию править. И не силовыми методами, плетью обуха не перешибить, а технично.
- Тебе сколько лет, Миша? – спросил я сам себя. – Двадцать пять? Не обольщайся! Тебе столько лет, сколько люди не живут. И ты тут будешь исполнять танец маленьких лебедей? Охренел, что ли на самом деле? Взбодри свою матрицу и хватит сопли жевать. Ты точно знаешь, что тебе надо. И начать надо с Натальи Басовой. Хрен с ней этой поджаркой из минтая под маринадом. Надо будет, я и сам приготовлю. Но второго раза быть не должно. Никакого ты права не имеешь предъявлять претензии жене, если сам пошёл налево.
Приняв душ, я не завалился спать, а пошёл в библиотеку и забрал все масляные краски, кисти, этюдник, пачку картона и три загрунтованных фабричных холста.
- Наташ, тут первый помощник меня работой загрузил к дню рождения Ильича, буду занят после обеда, - сказал я.
- Стендом займёшься сам? А что Сашка? Не сможет разве?
- Не, не стендом. Потом расскажу.
Оставив Наталью в раздумьях, я отнёс всё, что взял в фотолабораторию и направился к первому помощнику капитана Смирнову Николаю Петровичу. Отличный мужик, Николай Петрович. Пятьдесят годков ему уже стукнуло, а он всё в моря ходил и народ идеями Маркса, Энгельса, Ленина охмурял. Вот, меня, например… Но я ему благодарен. Перестройка, однако, давала перспективы и надежды. Вот я и повёлся. А не ради карьеры, как многие. За идею, мать её!
- Здрасте, Николай Петрович, - сказал я. – Разрешите с идеей к вам?
- Здравствуй, Миша. Что–то есть дельное сказать?
-Не только сказать, а предъявить!
- О как?! Предъявляй! Что это у тебя?
- А это вот как раз оно.
- Картина?
В руках я держал один из загрунтованных белилами холстов.
- Пока нет, но сейчас. Разрешите? Присядьте вот сюда.
Я усадил обомлевшего от наглости замполита на стул, сам сел напротив. Быстро, минуты за две, я набросал его портрет и предъявил для оценки.
- Хм! Однако! – выразил своё изумление замполит и нахмурился. – Это ведь точно я. Как на фотографии.
- Я предлагаю нарисовать портреты трёх передовиков производства и вывесить их на доске почёта. К двадцать второму апреля.
- Портрета? Маслом?
- Как раз успеют высохнуть.
- В смысле, э-э-э, за сколько же ты их нарисуешь? Масло долго сохнет. С месяц примерно. Хм! Дня за три и нарисую. Сутки мне на один хватит. Вот после своего дня рождения и нарисую. Числа двадцатого будут готовы и пусть сохнут.
- Кхм! Ты уверен, что справишься?
- Кхм! Уверен! Я для пробы ваш портрет сегодня напишу, разрешите?
- Кхм! Разрешаю! Кхм! Ну, ты, и удивил, Михаил Васильевич!
Я ушёл в свою каюту и приступил к росписи наброска.
Краски были «тяжеловатые», но я их разбавил и дело пошло быстрее. К вечеру портрет был готов. Я не особо старался над лицом, помня, что главное в портрете, это глаза и губы. На ужине, который я провёл в кают-компании, я сказал замполиту, что портрет вчерне готов и его можно посмотреть в фотолаборатории часов этак в девять вечера. Если что, пусть подходит.
Я, проведя прием вахты у сменного механика, прошёлся по заведованию, потрещал с Паниным, с токарем и поднялся в фотостудию, отданную мне под мои экзерсисы с фотографией.
Петрович пришёл тогда, когда я фактически закончил работу. Комнатка была маленькой и грязненькой, но замполит войти не побоялся, так как я поставил портрет лицом к двери.
- Вот это да! – вырвалось у него. – Вот это шедевр! Тебе выставляться надо, Михаил Васильевич.
- А то я не знаю, - чуть не сорвалось у меня с губ горделивое.
- Глаза-то, глаза! Ах ты разбойник! Поймал суть, поймал. Это же портрет Дориана Грэя! Подаришь?
- Безусловно, - согласился я. – Тогда мне бы холста и рамы сколотить. Плотника попросить надо. Грунт я сам наложу.
- Да. Плотник может. Он не раз это делал. Какие размеры?
- Сами определяйте. Но краски у нас немного.
- Краска у нас ещё есть, но ты прав. Большие портреты нам не нужны. Мы их потом передовикам и подарим.
- Правильно и рамки для портретов плотник пусть сделает. Не так же их вывешивать?
- Точно! Отличную ты идею придумал, Михаил Васильевич! Прекрасную! Партком одобрит!
* * *
И всё-таки я продолжал рефлексировать. И я вспомнил, что и в том теле я не очень-то был сдержан в эмоциях. Просто в том мире я попал в «рафинированное» положение. Всё у меня складывалось на изумление благоприятно. Хочешь – пирожное, хочешь – мороженное… Здоровья, как у деревенского дурачка, умище на десятерых, а то и больше. Но рефлексировал я и тогда. Почему задал я себе вопрос только сейчас. А как же прожитая «тысяча жизней»?
Хм! Подумал-подумал и пришёл к выводу, что рефлексирую