— Иван Андреевич, у меня слов нет… — покрутил я головой, преисполняясь восхищения к планам Милютина. Дополнил: — С учетом того, что в Череповец станут приезжать, в основном, мужчины, так и на девушек с ребенком на руках спрос будет.
Городской голова лишь улыбнулся и хитренько посмотрел на меня. А я подумал, что будь в нашей истории побольше таких Иванов Андреевичей, то мы бы уже жили при развитом капитализме.
— Зингеры бы швеям купить, — предложил я, а увидев недоуменные взгляды отца и дочери, пояснил: — «Зингер» — швейная механическая машинка. То, что пять швей за час сделают, машинка за десять минут управляется.
За точность цифр не ручаюсь, но швейная машинка «Зингер», на которой стоит дата «1886 год» моей матери досталась от бабушки. Не помню — пользовалась ли мама этой машинкой, но «Зингер» сопровождал нашу семью при всех переездах. Ленка (та, из 21 века) великая рукодельница, в отличие от меня, безрукого и безмозглого в житейских делах, о ней вздыхала, а мама со смехом обещала, что как только мы с ней официально поженимся, то отдаст ее мне «в приданое».
— Стоит, небось, такая машинка, как хороший дом, — заметила Мария Ивановна, молчавшая, но внимательно слушавшая наш разговор.
— Не дом, но с полдома. Видел где-то, что в Северо-Американских штатах она по сто долларов — огромные деньги. Если на наши перевести — то рублей двести.
Сумму я брякнул наобум. Не помню — каков курс рубля по отношению к доллару? Какой он к франку — знал, а к остальным деньгам нет.
— Сто долларов, да еще за пересылку платить, — отмахнулся Милютин. — Ежели, свои машинки выпускать станем, тогда и купим. А сейчас пусть вручную шьют. Иголками швейными я девок снабжу, а нитки пусть сами покупают.
Хм… А в России выпускают свои швейные иглы или нет? Не помню.
— Иван Александрович, расскажите батюшке — что за история произошла с господином Вавиловым. — попросила Мария Ивановна. — Мы же только третьего дня вернулись, а к нам сразу же Вавилов приехал. Просит, чтобы Городской голова его от Чернавского защитил.
— От Чернавского защитить? — удивился я. — Так я его пока еще и не обижал. Грешен, имелась такая мысль, но мне Василий Яковлевич Абрютин запретил. Сказал, что сам купца к себе в кабинет вызвал, провел с ним беседу и Вавилов больше дурить не станет. А у господина купца какая версия?
— Вавилов сообщил, что ваша названная сестричка его сына каждый день бьет, а вы ей в этом потакаете.
— Да? Он так и сказал? — переспросил я. Покачав головой, хмыкнул: — Сидел бы себе дурак тихо, как мышь под веником. Всего-то один раз Аня его сыночка побила, так и то, за дело, а вони…
— Иван Александрович, а что за история? — заинтересовался Милютин. — Я вашу Анечку знаю, барышня умная. Неужели она и на самом деле каждый день Вавилова-младшего подстерегает и бьет?
Пришлось наскоро пересказывать, как реалист ухватил Аньку за мягкое место, огреб — абсолютно по заслугам, а потом пожаловался папаше, а тот устроил шум на пустом месте. Причем, такой шум, что если бы не Абрютин, было бы купцу плохо.
И дочь, и отец только диву дались, выслушав про человеческую дурость.
— Дурак он, господин Вавилов, — сказала Мария Ивановна. — А ты, батюшка, радовался — мол, купец первой гильдии в город перебирается. Нечасто такое бывает. Теперь понятно, почему он к нам переехал. Верно, в своем городе уже со всеми поскандалить успел.
— Никогда не вмешивался, если дети с кем-то дрались, — пожал плечами Милютин. — И Васька — старший мой иной раз с синяком приходил, и Машка, бывало, со щекой поцарапанной.
Я с улыбкой посмотрел на мадам Лентовскую. Ишь, с поцарапанной щекой пришла.
— Всего-то один раз и было! — возмутилась Мария Ивановна. Пояснила: — Мы с Зинкой, с Зинаидой Дмитриевной подрались… А из-за чего, уже и не помню. Я ее укусила, она меня поцарапала. Подрались, потом поревели обе, потом мириться пошли.
— Да, а как там Зиночка? — поинтересовался я.
— Еще не виделись. Горничная ходила, сказала, что горюет барышня, два раза в день на почту ходит, а писем из Петербурга уже месяц, как нет. Может, у ее жениха совесть проснулась?
Не стал говорить Лентовской о том, что совесть проснулась не сама по себе, а с помощью полицейского, присланного товарищем министра к брачному аферисту. Но это наши с отцом дела.
— Будем надеяться, что Зинаида за ум возьмется, — высказал общее пожелание Иван Андреевич. Помешкав, сказал: — Еще вот что вспомнилось про Вавилова. Он же мне сказал, что кроме девчонки крестьянской его сыночка еще «александровцы» побили, а реалисты даже заступаться не стали. Обычно-то не позволяют своих трогать, а тут только стояли, да смотрели. Теперь понятно, почему реалисты заступаться не стали. Ябед никто не любит.
Ишь, побили «александровцы». Я даже догадываюсь, кто мог побить. А Городской голова продолжил:
— Вы, Иван Александрович, не трогайте дурака, сами с ним разберемся. Хочет в миру и в согласии жить — пусть живет, а нет, никто не неволит.
После ужина, когда по правилам хорошего тона следовало немного посидеть, Иван Андреевич сказал:
— Слышал от кого-то, что вы не любите подарки…
— Нет, почему же? — слегка возмутился я. — Иные подарки я очень люблю…
Не стал намекать на пирожные, которые Мария Ивановна традиционно вручала мне в конце вечера, но все всё поняли.
— Иван Александрович, — заулыбалась дочь городского головы. — Коробочка для вас уже собрана — и вам, и сестренке вашей, и невесте, на всех хватит.
Как же, хватит. Девчонки у меня пирожные от