И уже придумывая как её предотвратить, он поцеживал разбавленное вино, попутно удивляясь тому, что фон Готт так с утра и не объявлялся. А тут радость, наконец, за дверями генерал слышит низкий голос оруженосца, он о чём-то болтает с Ингрид. Та ему в ответ всегда отвечает чуть заносчиво. Но генерал давно приметил, что пухленькая и хорошенькая Ингрид, хоть и замужем, только с виду отзывается на шутки оруженосца строго, на самом деле как будто флиртует с ним, и Волков вздыхает с облегчением: объявился, наконец. Он встаёт.
— Куда вы⁈ — Сразу всполошилась жена. — Не поели же ничего!
— Потом поем, — бурчит он и со стаканом выходит из столовой.
Ингрид сразу юркнула в кладовку за чем-то, а генерал и говорит своему оруженосцу:
— Какого дьявола, фон Готт? Где вы были?
— Там, где вы приказали, там и был! — Молодой человек ещё и задирается, с вызовом отвечает: мол, что же вы спрашиваете, если сами меня туда послали.
— Я за утро побывал у двух главных вельмож герцога, полдворца ещё потом обошёл, и приехав домой пообедал, а вы только заявились, хотя дом… — Тут он взглянул на приоткрытую дверь: ну конечно же баронесса застыла, голову склонила и пыталась расслышать их разговор, что называется изо всех сил, и тогда генерал прикрыл дверь, и продолжил. — Дом её отсюда совсем недалеко.
— Дом-то недалеко, — соглашается фон Готт, понимая своего сеньора и понижая голос, — да когда я приехал, она спала ещё, я отдал ей письмо, так она велела ждать. — И он продолжает с возмущением. — Только одевалась полчаса, потом вышла, поговорила со мной и сказала, что будет писать ответ. И писала его ещё полчаса, — он достаёт небольшой пахнувший духами клочок бумаги, протягивает его генералу, тот сразу прячет его в рукав, а фон Готт и продолжает: — а потом она сказала, что не любит завтракать одна, просила меня остаться на завтрак, вот и пришлось с нею посидеть, хоть поел, а то вы-то только по делам и гоняете — поесть некогда.
— Значит дома вас не кормят, напросились на завтрак к юной госпоже, — констатирует барон.
— Ничего я не напрашивался, говорю же, она сама просила, говорила, что не любит есть одна.
— Она вообще-то и спать одна не любит, вы там за завтраком под юбки к ней не заглянули ненароком?
— Вот ещё, не по сердцу мне такие колючки, — нагло заявляет фон Готт, — так… поболтать с нею, позубоскалить — это можно… А ноги ей уже полдворца раздвигало, чего мне туда ещё лезть?
— Да, уж… Жаловалась лиса, что виноград кисл. — Смеётся Волков. — Скажите уж попробовали, да не дала вам, благородная дева. И сразу она шпилька, да колючка, и ноги ей полдворца раздвигало.
— Мне не дала? — Фон Готт говорит теперь с вызывающим апломбом. — Да она вчера, от бабьей тоски даже вам, старику дала, а уж мне бы… — Он ещё и машет рукой: да только я возжелай.
Волков ухмыляется, а потом и добавляет:
— А за ней приданного, между прочим, какое-то поместье с конезаводом, что даёт дохода в год восемнадцать тысяч.
И моментально лицо оруженосца становится серьёзным, и ни апломба, ни игривости в нём более нет:
— А что за поместье-то?
— Что, фон Готт, интересно? Да? — Теперь уже барон смеётся в отрытую. — Что? Теперь уже и не шпилька она, и не колючка? А то, что ноги она перед половиной дворца разводила… Уже и ничего зазорного в том нет, да, фон Готт? Истинная ерунда. Подумаешь! А может и дальше пусть раздвигает, коли у неё есть охота, ведь за теми ногами восемнадцать тысяч талеров годового дохода?
Оруженосец смотрит на своего сеньора с сожалением, а потом и машет рукой, без всякой надежды:
— А… Что мне те восемнадцать тысяч? Всё равно мне их не видать.
— Вот и давайте тогда о делах подумаем.
— О каких ещё делах?
И генерал начал ему объяснять, что надо сделать:
— Надобно найти какого-нибудь писаря. Из тех, что пишут прошения для необученных.
— На рынке такие сидят, — замечает генерал.
— На рынке, возле ратуши, возле суда, — вспоминает Волков. — И продиктовать ему такое письмо: одна высокопоставленная особа, собирается совершить необдуманное путешествие, в коем его могут подстерегать непредвиденные опасности.
— Погодите, погодите, — фон Готт пытается запомнить. — Уж больно мудрёные слова… И много их. «… особа какая-то там… надумала совершить необдуманное путешествие…». — Он морщится. — Может вы мне лучше напишите это всё.
— И даже не думайте мне в следующий раз возражать, когда я вас называю’болваном", — сурово говорит барон.
— А когда я возражал-то? — Отмахивается оруженосец. — Да я уже привык к этому титулу. Просто всё это заумно. Позабуду ещё чего.
— Даже и не думайте забыть. Дело сие очень важное. — Строго говорит ему генерал. И продолжает. — Давайте ещё раз. Уж постарайтесь запомнить несчастную дюжину слов.
Фон Готт, всё-таки, больше ленился, чем был глупым, через некоторое время он всё помнил наизусть:
— Подписи не ставить, письмо через посыльного передать во дворец Виттернауфу.
— Шарф снимите, — говорит генерал, осматривая оруженосца, — писарь вас запомнить не должен, да и конь у вас слишком хороший, сбруя редкая, эфес у меча запоминающийся…
— Так что же мне, через город пешком, что ли идти, без меча, без шарфа… Может ещё одежду сменить?
— Одежду менять нет нужды. Меч и шарф снимите. А до рынка тут недалеко… Ничего, пройдётесь, ноги не отвалятся.
— Потащусь пешком, как бюргер какой… — Бурчит молодой человек.
— Фон Готт, — наставляет его генерал со всей серьёзностью, — дело не шуточное, письмо сие очень важное, помните о том.
* * *
Бывают в жизни такие случаи, когда не ждал ничего, и вдруг удача. Вот так и случилось в этот день. Он уже и не помнил про это, а тут едва вышел со двора фон Готт, как в дверь, что была рядом с воротами, постучали. Мальчишка