Он боком пробрался к окошку, сам себя уговаривая, что не стоит надеяться на что-то важное. Это всё глупость и пустое. Но сердце всё равно отчаянно колотилось где-то у самого горла, норовя выскочить наружу. Подрагивающими от волнения пальцами Санёк подцепил бумажный треугольник, воровато оглянулся через плечо и быстро сунул его в карман. В комнате прочитает, где никто видеть не будет. Санёк почти бегом бросился из кухни, позабыв и про чайник, и про недавнюю тоску.
В комнате он быстро накинул тяжёлый крючок и поспешно развернул послание. Первое, что бросилось ему в глаза, – уже знакомый витиеватый почерк.
«Мой дорогой летописец, ты же позволишь мне тебя так называть? Пора переходить к основному действию. Жду тебя в усадьбе графа Мельницкого. Сегодня, ровно в полночь. Смотри, не опаздывай!
P.S. Не стоит звать наших друзей из внутренних органов. Им я вышлю особое приглашение. А нам с тобой есть о чём поболтать наедине, без свидетелей. Настоятельно советую прислушаться к этой моей просьбе, если хочешь, чтобы все участники действа были живы до конца представления».
Ладони враз стали холодными и липкими. Неужели кто-то из его недавних гостей письмо подложил? Санёк присел на кровать и сжал виски, пытаясь утихомирить вихрь мыслей. Митька так странно улыбался. Настя пропала, а он глупость про Персию лепечет. Или Иванов… В голове сами собой всплыли старые подозрения. Санёк мотнул головой, пытаясь отогнать крамольные мысли. Нельзя же милиционеров подозревать! Неправильно это! Но проклятые подозрения пустили в мозгу сильные корни и уже дали обильные всходы.
Санёк шумно выдохнул и вдруг понял, что не дышал, пока читал письмо Потрошителя, который сегодня был очень многословен.
Он вскочил и вновь закружил по комнате. Надо было что-то делать. Что он пойдёт на встречу – тут даже вопросов не возникало. Конечно, пойдёт. Побежит! Но…
Санёк встал как вкопанный посередине комнаты. Он пойдёт один? А как же Ожаров и Иванов? Им он ничего не скажет?
Санёк вспомнил искривлённые в презрительной гримасе губы и злой прищур Ожарова. Нет, ему точно ничего говорить не стоит. А вот Иванову… Он же всегда его поддерживал, даже заступался перед Ожаровым. Обещал раскрыть подробности дела только Саньку и никому больше. Да и возлагал Санёк надежды на московского следователя. И если уж быть честным с собой до конца, то жутковато идти одному ночью за город, в бывшую графскую усадьбу. Но подозрения заколосились и расцвели махровым цветом. Нет, он никому и ничего не скажет. Верить никому нельзя. Только себе.
Кстати, усадьба не была заброшена, в отличие от многих подобных ей барских хором. В самом доме сейчас были склады льнокомбината и вроде даже какие-то цеха. Выбраковка и сортировка, если Санёк правильно запомнил названия. Он пару лет назад делал репортаж о доблестных красных ткачах и прядильщиках. Там ещё куча каких-то профессий было, все их Санёк сейчас уже и вспомнить не мог. Мотальщицы, вроде… Наладчики…
Санёк тряхнул головой и сам себя обругал матом. Всякая чушь в голову лезет. При чём тут вообще какие-то мотальщицы? Главное, что графская усадьба не заброшена, там есть люди. Даже ночью должны быть сторожа. Как Потрошитель там прячет Настю?! Хотя, с другой стороны, раз там есть люди, значит, здание отапливается. Значит, есть надежда, что Настя до сих пор жива и не замёрзла в каком-нибудь полуразрушенном доме в подвале.
Вдруг в дверь кто-то толкнулся из коридора. Санёк вздрогнул и поспешно сунул в карман письмо Потрошителя.
– Эй! Ты чего заперся?! – В дверь пару раз стукнули кулаком. – У тебя всё в порядке?
Санёк затравленно огляделся, потом взлохматил себе волосы, быстро смял покрывало на кровати, рывком расстегнул несколько пуговиц на рубахе. И только после этого шагнул к двери и поспешно откинул крючок.
– Задремал я… Так-то я всю ночь неспавши, – недовольно буркнул он, потёр кулаком глаза, зевнул для правдоподобия и укоризненно уставился на своих то ли охранников, то ли тюремщиков. – А вы чего хотели-то?
Один из милиционеров заглянул в комнату, подозрительно оглядел её, Саньку даже показалось, что у того, как у служебной собаки, нос чутко дрожал, улавливая все возможные запахи. Потом милиционер перевёл хмурый взгляд на Санька и равнодушно бросил:
– Не запирайся больше. Не положено.
Санёк возмущённо шмыгнул носом, собираясь разразиться гневной тирадой, но милиционер уже повернулся к нему спиной и скрылся в соседней комнате.
Сторожа фиговы! Санёк усмехнулся. От милиционеров слинять – пара пустяков. Не от таких убегал, пока беспризорничал после детского дома. Только ждать ли полуночи? Или, может быть, лучше сейчас уйти по-тихому, смотаться до усадьбы и разведать там всё, пока светло. А потом можно у Зиночки перекантоваться. Вот уж в ком Санёк был уверен, так это в ней. Не выдаст она его.
Словно услышав его слова, на улице резко потемнело, как будто наступил поздний вечер. Санёк выглянул в окно и увидел, что небо заволокли низкие брюхатые тучи.
Санёк усмехнулся. Ну вот, само собой всё и решилось. В такую погоду и улизнуть проще, и снег, которым вот-вот разродится свинцовое небо, засыплет его следы.
Он принял решение и сразу успокоился. Теперь следовало усыпить бдительность охранявших его милиционеров. Поразмыслив, он вышел на кухню, где сидели всё те же милиционеры. Один – за столом, со стаканом чая и ломтём хлеба с куском домашней ливерной колбасы и колечком репчатого лука. А второй – возле самого выхода, так, чтобы с его места просматривался коридор и дверь на лестничную площадку.
«Сторожат по всем правилам», – усмехнулся про себя Санёк. Он-то знал, что легко уйдёт от своей охраны, если будет нужно.
– Ну ты и горазд дрыхнуть! – сказал сидящий за столом и покачал головой. – Что ночью-то делать будешь?
Второй промолчал, только цепко оглядел Санька с ног до головы.
– Да я и ночью спать буду, – довольно улыбнулся Санёк, – впрок, а то не каждую же ночь высыпаться удаётся.
И хитро подмигнул обоим милиционерам.
Молчаливый милиционер поморщился, как от зубной боли, и отвернулся, а второй радостно засмеялся. Судя по всему, нрав у него был лучше, чем у молчаливого товарища. Он даже подвинул Саньку газетку, на которой лежала та самая ливерная колбаса и нарезанный серый ситный.
– Ну садись тогда, рубай. Молодой ещё. Сон и жратва в этом возрасте самое главное.
И Санёк рубанул, с удовольствием и аппетитом молодого волчонка, в этом добрый милиционер был прав – есть ему хотелось почти всегда.